Мягкая сила в международных отношениях. Железная хватка «мягкой силы

Концепция «мягкой силы», введенная в оборот современной теории международных отношений (ТМО) Джозефом Наем, активно обсуждается и в России. В последние годы президент и министр иностранных дел неоднократно призывали приумножать российский ресурс «мягкой силы» для решения внешнеполитических задач.

При этом само понятие остается не до конца проясненным. Для Ная основа такого вида влияния - глобальное лидерство США и американские ценности плюралистической демократии и рыночной экономики, распространение этих ценностей в мире во имя экономического процветания в условиях глобализации. «Мягкость» предполагает способность воздействовать на других посредством собственного примера и кооптации, а не принуждения и насилия. В связи с этим Най не раз критиковал стремление Вашингтона использовать военный нажим для разрешения мировых кризисов. Как и другие представители либеральной школы ТМО, американский ученый подчеркивает позитивный элемент взаимодействия государств в международных отношениях, отвергая попытки вписать в этот контекст игру с нулевой суммой.

За пределами западного сообщества «мягкая сила» воспринимается иначе. Обострение конкуренции государств в формирующемся многополярном мире заставляет обратить внимание на их преимущества, в том числе в области непрямых форм управления. По мере ослабления экономического и политического влияния Соединенных Штатов даже ближайшие союзники Америки отдают себе отчет в необходимости осуществлять собственные проекты в этой области. Что же касается стран, чьи интересы и ценности существенно расходятся с американскими, для них теория «мягкой силы» с самого начала представлялась не иначе как новой попыткой расширить сферу геополитического присутствия США. В мире иерархии и жесткой конкуренции трудно следовать либеральным рекомендациям ученого, тем более что «мягкая сила», по собственному признанию Ная, преследует цель не просто добиться «эфемерной популярности», а служит «средством достижения желаемых Соединенными Штатами результатов». Неудивительно, что мировые державы активно проектируют нечто из этой категории, отвечающее их интересам и ценностям. Так, в Европе родились идеи качественного управления и добрососедства, китайцы рассуждают о важности «глобальной гармонии», россияне отстаивают незыблемость принципа суверенитета в международных отношениях.

Россия и конкуренция цивилизаций

Россия больше, чем другие крупные игроки, чувствует собственную уязвимость в условиях дестабилизации и ломки режимов на Ближнем Востоке и в Евразии. В важнейшем для Москвы евразийском регионе сегодня активно играют не только США, но и Евросоюз, Китай, Турция, Иран. И что бы ни говорилось публично, все они рассматривают «мягкую силу» сквозь призму геополитического противостояния. Джозеф Най критикует Москву и Пекин за то, что они якобы «не воспринимают» позитивный характер взаимодействия государств, и в обеих столицах действительно убеждены: геополитика сохраняет центральную роль в международных отношениях, а за продвижением ценностных установок всегда стоят государства. Пропаганда Кремлем особых ценностей «суверенной демократии» и «государства-цивилизации» в немалой степени обусловлена намерением противопоставить что-то американскому идеологическому проекту.

Позиционированием России как особой цивилизации в мире конкурирующих ценностей Кремль занялся с середины 2000-х гг., реагируя на глобальные вызовы и изменения. Министр иностранных дел Сергей Лавров одним из первых заявил на самом высоком уровне, что международная конкуренция приобретает «цивилизационное измерение», т.е. объектом ее становятся «ценности и модели развития». Владимир Путин в последнее время, особенно после возвращения на высший государственный пост, также активно использует лексикон, включающий такие понятия, как национальные ценности, культурная самобытность и «мягкая сила». На встрече с послами в июле 2012 г. российский президент призвал активно влиять на международные отношения, используя инструменты лоббизма и «мягкой силы». В послании Федеральному собранию в ноябре того же года он выдвинул тезис о необходимости преодолеть демографические и моральные угрозы, сохранить суверенитет и влияние в условиях нового равновесия «экономических, цивилизационных и военных сил». Выступая на Валдайском форуме в сентябре 2013 г., Путин объявил стремление к независимости в «духовной, идеологической и внешнеполитической сферах» «неотъемлемой частью нашего национального характера».

Новые цивилизационные идеи Кремля не носят принципиально антизападного характера, хотя и вступают в противоречие с теми моделями защиты прав национальных, религиозных и сексуальных меньшинств, которые практикуются сегодня в ЕС и Соединенных Штатах. На официальном уровне Россия продолжает исходить из «универсальности принципов демократии и рыночной экономики», как записано в Концепции внешней политики от февраля 2013 года. В условиях обострения идейной конкуренции Кремль стремится сформулировать систему российских ценностей, которая стала бы опорой для использования «мягкой силы» во внешней политике. Помимо западного идейного вызова Россия сталкивается с угрозой проникновения радикального ислама на свою территорию и неконтролируемым притоком иммигрантов-мусульман. Новый язык «государства-цивилизации» призван способствовать и внутренней консолидации России.

В подкрепление новых тенденций Москва активно занялась налаживанием соответствующей инфраструктуры. В информационном пространстве особенно заметен телеканал Russia Today , который по количеству зрителей уступает сегодня на европейском рынке только BBC News и Sky News . Значительная роль в развитии языковых и духовных связей принадлежит ряду негосударственных и поддерживаемых государством фондов и Русской православной церкви. Россотрудничество планирует увеличить годовой бюджет с 62,5 до 297 млн долларов, ставя задачи по распределению внешней помощи и созданию «оптимальных условий развития российского бизнеса, науки, образования и культуры».ТМО в структуре «мягкой силы»

Теоретические модели и концепции, особенно если их авторство принадлежит представителям влиятельных стран, обладают немалым потенциалом и способны быть инструментом в арсенале «мягкой силы» по продвижению внешнеполитических интересов. Содержание теоретических концепций отражает культурно-институциональные и политические предпочтения страны, в которой они разработаны. Отсюда разногласия о том, какой смысл вкладывать в понятие «мягкой силы». Хотя Най наделял его содержанием, отвечающим интересам и ценностям США, каждая крупная нация истолковала данное явление на свой лад.

ТМО никогда не являлась нейтрально-универсальной наукой, о чем свидетельствует немало убедительных работ. «Исследователи, - писал известный американский международник Стэнли Хоффманн, - предпочитают не вспоминать о своей интеллектуальной зависимости от статуса их страны и амбиций национальной политической элиты... Тем не менее такая зависимость существует. И она только усиливается при наличии соответствующих институциональных условий».

Так, сам процесс формирования теоретических школ международных отношений в Америке отражает национальную идентичность и материальные возможности государства. В 1930-е гг. к традиционным претензиям Соединенных Штатов на национальную исключительность добавился значительно возросший потенциал влияния на мировую политику. Окрепнув после Великой депрессии и значительно повысив свой интеллектуальный потенциал за счет бежавших от нацистского режима европейских иммигрантов, США вышли из тени в качестве глобальной державы и с присущим им практицизмом занялись созданием основ ТМО. Унаследованный от эпохи Просвещения культ научности не помешал теоретикам активно работать на «госзаказ», сохраняя связи с политическими кругами. И дело не только в том, что представители профессорско-преподавательского состава в прошлом нередко делали карьеру в Госдепартаменте или Министерстве обороны (известны и обратные трансформации). Просто университетские исследования зачастую подпитывались финансами от правительственных органов с соответствующими запросами и интересами. После окончания холодной войны идеи американского глобального превосходства - будь то с точки зрения властного потенциала, политико-экономических институтов или культурных ценностей - заняли еще более важное место в интеллектуально-политическом дискурсе.

Итак, теоретические подходы во многом определяются национальной идентичностью и материальными возможностями, но есть и обратная зависимость. Распространяясь, соответствующие идеи начинают активно работать на продвижение национальных ценностей и защиту интересов. Немалым подспорьем становится работа неправительственных фондов. Например, во времена холодной войны Фонд Форда занимался активной (и бесплатной) популяризацией работ американских теоретиков МО в университетах Азии, Африки, Латинской Америки и Европы. Современные фонды, финансирующие международные исследования, также обладают собственным видением и предпочтениями, какие работы, темы и теории целесообразно поддержать грантами. Взгляды на роль неправительственных организаций и гражданского общества, концепции демократического мира, однополярности, неолиберальной глобализации и укоренения в международной практике норм гуманитарного вмешательства уже немало поработали на приумножение «мягкой силы» как в академических кругах, так и за их пределами.

Конечно, в университетах активно разрабатываются и другие теории, например, критического и постструктуралистского направления, едва ли способные служить арсеналом «мягкой силы» американского государства. Однако они не преобладают в учебных курсах и исследованиях наиболее престижных вузов, не получают щедрого финансирования и не оказывают влияние на власть имущих.

Сходным образом ТМО развивается и в других странах, отражая не только специфические для них историко-культурные условия и идентичность, но и материально-экономические ресурсы. Достаточная ценностная и материальная самостоятельность позволяет некоторым государствам развивать собственные традиции и теоретические школы. Те же, что оказались изначально помещены в условия материальной и интеллектуальной зависимости, обречены некритически воспроизводить концепции, придуманные другими. Как выразился британский исследователь Эдвард Карр, западную науку о международных отношениях следует понимать как «наилучший способ управлять миром с позиции силы». Карр не сомневался и в том, что «изучение международных отношений в университетах Африки и Азии, если таковое получит развитие, будет осуществляться с точки зрения эксплуатации слабого сильным».

В связи с этим нетрудно выдвинуть две гипотезы касательно дальнейшей судьбы ТМО в условиях возросшей информационной открытости. Первое: чем сильнее давление, заставляющее заимствовать инокультурные идеи (а с ними и ценности), тем значительнее должны быть затраты на развитие потенциала «мягкой силы», сохранение интеллектуальной автономии и сопротивление идейной колонизации. Второе: чем своеобразнее культура, тем активнее усилия интеллектуального класса, направленные на то, чтобы создавать и развивать национальную модель «мягкой силы» и общественных наук для адаптации к условиям глобального мира.Новый спор в теории

Интерес представляет спор, ведущийся сейчас в теории международных отношений. Смысл его связан и с критикой западных подходов, и с выяснением вопроса о возможности универсальной теории социальных знаний о мире. В последней трети ХХ века представители критического и постструктуралистского направления начали ставить под сомнение традиционные и во многом американоцентричные теории и методы осмысления мировых процессов. Обострилось неприятие политической гегемонии и интеллектуальной узости американских подходов. Как следствие, активизировались сторонники идеи о многообразии процессов познания мира. На сегодняшний день стараниями исследователей-международников опубликован ряд книг, посвященных развитию ТМО в различных частях мира, необходимости преодоления англо-американского идейного доминирования и наследия колониального евроцентризма западных теорий. Кроме того, возрос интерес к проблемам религии, цивилизации, цивилизационной идентичности и их влиянию на формирование мировоззрений.

Теоретический спор разворачивается на фоне масштабных международных перемен. Постепенно складывается новый мировой порядок, идущий на смену однополярному господству Америки и западной цивилизации в целом. Этот процесс, начатый на волне террористической атаки исламских радикалов «Аль-Каиды» против США в сентябре 2001 г., продолжен ростом Китая и других незападных держав, который подорвал экономическое доминирование Запада. Следствием становится не только материальное ослабление западной цивилизации, но и неуклонное размывание ее монополии на использование военной силы. Сначала российско-грузинский вооруженный конфликт, а затем и гражданская война в Сирии продемонстрировали неспособность Соединенных Штатов и их союзников предотвратить применение силы другими государствами (в том числе против ближайших партнеров), а также мобилизоваться на силовой ответ в условиях противодействия со стороны России, Китая и других крупных держав.

На этом фоне ширится полемика между новыми сторонниками универсального знания о мире и защитниками плюралистического видения теории международных отношений. Универсалисты исходят из онтологического единства мира, которое предполагает единые рациональные стандарты его постижения. Представители либерального и реалистического направления в западной ТМО считают состоявшимся глобальный мир с характерными для него едиными принципами поведения государств и урегулирования споров. Для либералов речь идет об учреждении новых международных институтов, в то время как реалисты делают упор на военно-силовое измерение миропорядка и ведущую роль США в поддержании оптимального для Запада равновесия сил. Но и те и другие исходят из того, что единство мира подразумевает единство принципов его познания, а онтологический универсализм должен быть дополнен эпистемологическим.

Попытки же Китая и других незападных культур положить начало собственным подходам или школам ТМО воспринимаются как несостоятельные, поскольку ставят под сомнение принципы универсальности научного познания (анализ, верификация и др.) и, следовательно, трактуются как тяготеющие к самоизоляции. Представление о возможности альтернативных школ критиковали и некоторые приверженцы постструктуралистского направления. Не будучи сторонниками вестернизации и универсализма западного типа, они тем не менее высказались в защиту единых принципов научной верификации, сомневаясь в продуктивности иных взглядов и самого диалога «западного» и «незападных» подходов.

Критики глобально-универсалистского видения, напротив, воспринимают плюрализацию ТМО как естественное отражение процессов, происходящих в мире, где властные, социальные и культурные отношения крайне многообразны. Некоторые представители реалистического направления, подобно уже процитированному Карру, считают, что знания об МО не могут быть свободны от политики, их следует включить в систему международной силовой иерархии. Следовательно, объективность познания затруднена неравенством сторон, а претензии на универсализм скрывают стремление закрепить властные интересы и позиции сильного. Для адептов социологических подходов в международных отношениях непреложной остается необходимость анализировать социокультурные границы универсализма и социальный контекст функционирования идей. Согласно приверженцам данного направления, истоки которого следует искать в «социологии знания» Карла Маннгейма и Макса Вебера, всякое знание производится определенным культурным сообществом и не может распространяться за его пределами без изъятий и искажений. Наконец, многие сторонники постколониальных подходов видят ущербность универсализма в неспособности понять другого, а также бессознательном желании властвовать над ним.

Большинство критиков универсализма не отрицают возможность единой ТМО, но воспринимают такое единство на свой лад. По их мнению, глобально-плюралистическое видение мира не только не исключает, но и предполагает стремление к общим эпистемологическим ориентирам. И диалог различных подходов воспринимается как непременное условие. В качестве одного из главных препятствий на пути к формированию единой теории международных отношений плюралисты называют неоправданно зауженные стандарты рациональности и эпистемологии. Ссылаясь на новые исследования в области методологии, они предлагают расширить понимание науки в МО. Кроме того, высказываются предложения раздвинуть эпистемологические границы, выйдя за пределы академической общественной науки и проявив открытость к различным философским изысканиям, ориентированным на познание мира.Российская теоретическая школа: спрос и предложение

Способна ли Россия использовать свою трактовку теории международных отношений для укрепления арсенала «мягкой силы»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно представлять себе возможные сферы российского культурного воздействия и потенциал в области теории.

Исторически влияние России в Евразии и Восточной Европе было значительным. В этой части мира традиционные ценности христианства, трансэтнические имперские принципы и сильная государственная власть пользовались особой привлекательностью, создавая базу для укрепления позиций России. Российское государство в процессе имперского строительства опиралось не только на силу, но и на идеи сосуществования с народами различного этнического и религиозного происхождения, на их кооптацию. Даже советская идеология по-своему воспроизвела эту систему социокультурной организации пространства. За пределами евразийского и восточноевропейского регионов «мягкая сила» России всегда была гораздо менее эффективной, что обуславливалось как относительно узким географическим ареалом православия, так и экономическим отставанием от Европы и Америки. За вычетом советского периода, российское влияние было не глобальным, а локальным. Ограниченно оно и сегодня. Более того, в результате активности крупных держав и слабости российской политики по сохранению, защите и продвижению своих ценностей пространство продолжает сжиматься.

Ученые-международники внесли бы вклад в сохранение и расширение влияния России, поставив в центр теоретических изысканий проблему воспроизводства национальных ценностей и идентичности в глобальном мире. Являясь частью всеобщего интеллектуального сообщества, отечественные теоретики несут ответственность и за то, чтобы утвердить желаемую картину будущего страны и мира в целом. Ведь любая социальная теория предполагает не только анализ фактов, но и творческое выстраивание образа общества с характерной для него системой смыслов и установок. Российские исследователи сделали немало в области анализа международной системы и возникающего мирового порядка, но явно недостаточно в ценностно-культурном плане.

Хотя ценностный ареал страны географически сужается, содержательный потенциал международного влияния России все еще значительный. Влияние на соседей подпитывается экономическими, историческими, лингвистическими и культурными связями, немалую роль играет уровень образования и технологий. Для ряда стран Россия служила примером. Не будучи в состоянии конкурировать с западными державами в строительстве либерально-демократических институтов, российское государство все же обеспечило гражданам политическую стабильность, доступные социальные услуги и безопасность от внешних угроз. В этом кроется причина того, что в ближнем зарубежье Россия часто воспринимается как друг и союзник, а российские политики нередко популярнее местных. По степени влияния на страны евразийского континента Россия все еще способна конкурировать с растущим Китаем, а в ряде аспектов и с Евросоюзом именно на ценностном поле.

Чтобы кристаллизовать конкурентоспособный образ страны, российские ценности следует не противопоставлять идеалам державности либо западничества, а сделать так, чтобы и те и другие могли воплощаться в жизнь на более широком культурно-цивилизационном основании. И державный подход, и стремление к демократии должны быть интегрированы в отечественную систему ценностей как необходимые, хотя и недостаточные условия. От демократии нельзя отказываться, но ее нужно встраивать в свой культурно-смысловой контекст и систему национальных приоритетов. Кстати, за пределами западных стран демократия, как правило, хоть и играет значимую роль, но редко оказывается в центре государственного развития. Ведь наряду с демократией и защитой основных прав граждан государство обязано гарантировать стабильность, выполнение значимых социальных программ и безопасность от внешних угроз.

Российские ученые-международники пока не преуспели в том, чтобы продвигать проблематику ценностей и идентичности. Сказывается молодость новой дисциплины, которая все еще пребывает в стадии формирования и нередко раздираема борьбой взаимоисключающих подходов. Среди российских международников-теоретиков есть представители и универсалистского, и изоляционистского мышления. Если первые считают, что главное - как можно быстрее интегрироваться в западное профессиональное сообщество, то вторые рассматривают такой путь как гибельный, видя в нем отказ от собственной системы ценностей, и по существу призывают к интеллектуальной автаркии. Эти позиции полярно противоположны, и, так же как и позиции западников и почвенников в известном споре, не отражают существа дилеммы, с которой сталкивается теория международных отношений.

Для дальнейшего развития науки необходимы новые ориентиры, ресурсы и импульсы. Российская наука о международных отношениях во многом продолжает жить заимствованиями западных теорий, не задаваясь вопросом о характере и последствиях этого. Между тем необходимость учиться у Запада (и не только у него) не отменяет, а предполагает размышление о возможностях и границах такого заимствования, с тем чтобы сохранить и расширить исторически сложившиеся российскую идентичность и систему ценностей. Вопрос в том, чтобы формировать собственный взгляд на мир, отвечающий интересам и представлениям данной конкретной страны. Использование аналитических подходов и методик из Америки и Европы - непременное условие успешной интеграции российского академического сообщества в мировую науку. Однако заимствования и учеба не заменят напряженных усилий по формированию национальной школы МО, базирующейся на понимании места России в мире и ее национальных интересов. Знание западных концепций не освобождает от необходимости создания собственных. Без осознанного движения в этом направлении и российская внешняя политика будет обречена идти в фарватере других стран, руководствующихся своими интересами и ценностями.

Дальнейшее развитие «русского воззрения» (Иван Аксаков) обусловлено целым рядом особенностей, таких как географическое, социокультурное и политико-экономическое положение России в мире.

Во-первых, глубокое своеобразие страны не может не наложить свой отпечаток на формирование теории. А это сплав целого ряда характеристик: преимущественно православное вероисповедание, широта пространства и геополитические вызовы по периметру протяженных сухопутных границ, культурное положение между разными цивилизациями, довестфальские имперские корни, полупериферийность в системе глобальных экономических связей, антибуржуазность масс и многое другое. Во-вторых, необходимость создания российской школы международных отношений диктуется реалиями глобальной конкуренции. Если прав Карр, то вклад в созидание международной теории за пределами США и Европы - обязательная предпосылка для того, чтобы, наконец, было обретено глобальное политическое равновесие. Давно сказано, что те, кто не хотят кормить свою армию, будут кормить чужую. Нежелание же вкладывать посильные ресурсы в развитие теории неизбежно обернется тем, что россияне утратят самостоятельную систему взглядов и ценностей. Она складывалась в обществе на протяжении веков, не раз помогая ответить на международные вызовы. Сегодня таковым является становление многополярного мира. Если Россия претендует на то, чтобы внести свой вклад, обязательна национальная интерпретация международной теории.

Российским международникам следует активнее подключаться к обсуждению вопросов о способах формулирования теории и осмысления российских ценностей. Имея в виду уже достигнутое русской политической мыслью, очевидно, что новая концепция будет учитывать идеи духовной свободы, социальной справедливости и трансэтнического единства. Будучи сформулированы, российские ценности станут руководством к практическому действию и найдут отражение во внешнеполитической доктрине, подобно тому как в доктрине Соединенных Штатов записаны ценности либеральной демократии. А со временем можно будет стремиться не только к отстаиванию, но и к активному распространению российских ценностей в мире.

Примеры «мягкой силы»

На сегодняшний день США - наиболее яркий пример страны, использующей «мягкую силу». Безусловно, страна тратит большие деньги на продвижение «мягкой силы» по всему мируForeign Policy. (2016). The War on Soft Power . Available at: http://foreignpolicy.com/2011/04/12/the-war-on-soft-power/ .. Соединенные Штаты Америки вкладываются в развитие публичной дипломатии, в образовательные и обменные программы, развивают военные контакты, помогают странам, пострадавшим от стихийных бедствий, и странам, нуждающимся в помощи в развитии. Военную силу США можно классифицировать на «жесткую» и «мягкую» силу. Хорошее военное обеспечение государства, сильная армия становится источником престижности страны, и военное сотрудничество между странами и совместные учения обеспечивают прочные связи, тем самым утверждая «мягкую силу». США в полной мере использует военную силу как продвижение своего имиджа. Примером тому служит НАТО.

США для всего мира являются страной, где демократия - одна из основных ценностей для общества. Демократические выборы и многопартийная система, права и свободы человека, благотворительные кампании (например, помощь странам, пострадавшим от стихийных бедствий) - подобные политические институты и ценности делают имидж США положительным на мировой арене. Культурные ценности США также распространяются по всему земному шару. Американские фильмы, поп-музыка, джаз, американская литература известны и, главное, понятны всему миру. Благодаря распространению английского языка американская культура становится намного ближе для населения планеты. Еще одна важная деталь, которая помогла США распространить свое влияние на весь мир - это культура потребления и потребительские предпочтения. Такие компании как Coca-Cola, TeslaMotors, Levi"s, Microsoft, Apple и другие известны всему миру, и, более того, их продукция широко распространена практически во всех странах земного шара. Таким образом, США, благодаря своей продукции, культуре и политическим ценностям, являются одной из наиболее привлекательных для жизни стран мира, в этом и проявляется ее «мягкая сила».

Еще одним положительным примером применения «мягкой силы» является Западная Европа. В первую очередь, главным элементом здесь является феномен Европейского Союза, объединения европейский стран, способных решать проблемы сообща. Главенство демократии, прав человека, принцип равенства перед законом, социальные блага для населения, сосредоточенность культурных объектов - все это так или иначе привлекает людей по всему миру. Доказательством привлекательности Западной Европы служит огромный поток мигрантов из Ближнего Востока и Африки, выбравшие Западную Европу как место, где можно жить и строить жизнь.

Многие небольшие страны преуспевают в использовании «мягкой силы». К примеру, Норвегия. Не будучи страной ЕС, Норвегия существует на мировой арене как небольшой, но индивидуальный игрок, проявляющий активность в основном в гуманитарных вопросах и вопросах международного развития. Это во многом влияет на благоприятный имидж Норвегии.

Конечный результат от применения «мягкой силы» зависит от того, кто ее продвигает. Отрицательным примером использования «мягкой силы» является ИГИЛ, вербующий боевиков по всему миру благодаря религиозной составляющей. Именно религия является «мягкой силой» ИГИЛ, а также обещания идеального мира, который воцарится на Земле после победы над кафирами, или неверными. Более того, в «Исламское государство» едут выходцы из бедных регионов в надежде заработать. В этом случае обещание денег - «мягкая сила» ИГ. Не менее важная составляющая часть вербовки - это вербовка молодых девушек, которые едут к возлюбленным в ДАЕШ.

Сегодня «мягкая сила» - это также основополагающий элемент в политике Китая. Будучи важным мировым экономическим игроком, Китай продолжает завоевывать свой имидж благодаря быстрым темпам роста экономики, быстрым развитием страны, невмешательством в дела других государств. Более того, китайское правительство много внимания уделяет распространению китайской культуры за рубежом, способствуя созданию центров китайского языка и культуры в различных странах мира. Особенное внимание Китай уделил Олимпийским Играм 2008 года, во время проведения которых китайское правительство устроило ряд мероприятий в контексте «мягкой силы».

Таким образом, «мягкая сила» в своем применении имеет как положительные, так и отрицательные результаты. Результат зависит непосредственно от стороны, которая применяет «мягкую силу», и от поставленных целей. На примере ИГИЛ видно, что «мягкая сила» - это легко управляемый инструмент, способный также легко распространяться среди людей, так как «получатель» «мягкой силы» всегда считает, что решение принимает он сам, и его никто не направляет извне. В этом скрытом эффекте и состоит мощь «мягкой силы».

Контрольная работа

Концепция «мягкой силы»

1. Происхождение термина «мягкая сила»

Теоретическое основание концепции «мягкой силы»

Примеры «мягкой силы»

. «Умная сила»

Литература

Происхождение термина «мягкая сила»

«Мягкая сила» - это концепция, разработанная политологом Джозефом Наем в рамках теории неолиберализма. После окончания Холодной войны США оказались единственной сильной державой в мире, тем самым встав на путь поиска в понимании себя в новом мире. Перед США встала серьезная проблема: в мире, где растет взаимозависимость, появилась опасность того, что «если самая сильная страна мира не преуспеет в мировом лидерстве, то последствия для международной стабильности могут быть разрушительными». Мировая политика становилась намного сложнее, чем была в период Холодной войны, когда мир разделился на два лагеря, где всегда был элемент предсказуемости или понимания действий соперника. В 1990-х ситуация переменилась кардинально. Мир встал на путь усиления глобальной взаимозависимости. Однако при всех обстоятельствах США стремительно теряли «рычаги» давления на страны. Помимо государств, на первый план также выходили и другие акторы мировой политики: «хотя у них нет военной силы, транснациональные корпорации обладают огромными экономическими ресурсами». У многих ТНК годовой объем продаж составляет больше, чем ВПН государств. Благодаря экономическому весу ТНК приобретают и политическое влияние, так как, вкладываясь в экономики развивающихся стран, они тем самым улучшают уровень жизни в них за счет предоставления рабочих мест, инвестиций в экономику и так далее. Однако Джозеф Най подчеркивает, что «суть не в том, кто важнее - государство или негосударственный актор, а в том, что в современное время более комплексные коалиции влияют на результат».

С изменяющимисяакторами меняются и принципы защиты государств. Национальная безопасность стала сдвигаться от исключительно военной мощи в сторону экономики и экологии. Военная сила в современном мире обходится намного дороже, чем она была веками ранее. Становятся важными другие инструменты - коммуникации, организации и институты, а также манипуляции взаимозависимостью. Тем не менее, взаимозависимость - далеко не гарантия гармонии в мире, намного чаще взаимозависимость заключается в неравнозначной зависимости друг от друга.

Разделение мировой политики на различные сферы сделало силу и ее ресурсы менее взаимозаменяемыми. Перевод экономических ресурсов в военную силу может быть слишком затратным и не оправдать себя. Примером тому может служить гонка вооружений в СССР. Постоянные вливания средств в технологии ради опережения США сыграли свою роль в распаде СССР. СССР первым запустил человека в космос, но проиграл гонку.

Великие державы уже не могут использовать традиционные силовые ресурсы при достижении своих целей. И по многим проблемам и вопросам частные акторы и небольшие государства обладают большим политическим и экономическим весом. В связи с этим Джозеф Най отмечает 5 тенденций в разделении силы: экономическая взаимозависимость, транснациональные акторы, национализм в слабых государствах, распространение технологий, меняющаяся политическая проблематика. Новые виды взаимосвязи произвели огромный эффект на экономическую взаимозависимость. Если в прошлом веке на пересечение Атлантического океана требовалось две недели, то сегодня благодаря авиации на это требуется не более четырех часов. Развитие технологий позволило в разы снизить издержки, что и толкнуло мировую экономику вперед.

Урбанизация, модернизация, технологическое развитие в развивающихся странах также сдвинула силу от государства к частным акторам. Еще один относительно новый вид силы - это информация, «в особенности до ее широкого распространения». Рост экономики, основанной на информации, спровоцировал возвышение роли организационных способностей акторов и их гибкость в противовес наличию сырьевых ресурсов.

В связи со всеми факторами, Джозеф Най отмечает, что для достижения своих целей государству нужно менять стратегию поведения, отходя от «жесткой силы», согласно которой главный инструмент - принуждение. Для достижения желаемых результатов государству нужно научиться способности действовать на основе таких «нематериальных силовых ресурсов как культура, идеология и институты». К примеру, если культура страны и ее идеология симпатичны другим странам или частным акторам, то у нее появляются шансы на то, что другие акторы могут последовать за ней.

В дальнейшем Джозеф Най развил идею «мягкойсилы» вкниге «Soft Power: the Means of Success in the World Politics». Он определил «мягкую силу» как способность страны убеждать других делать то, что она захочет, без применения силы или принуждения. В то же время Най утверждает, что успешные государства должны использовать как «мягкую», так и «жесткую» силу, то есть сочетать способность принуждения других вместе со способностью формировать их предпочтения и взгляды. На примере США Джозеф Най показывает способность сочетать две силы. Так, будучи доминантным государством в мире, США также распространяют свое влияние через «мягкую силу», то есть через влияние своих компаний, фондов, университетов и других институтов гражданского общества. Благодаря этой концепции культура, демократические ценности и идеи США помогли Вашингтону привлечь поддержку и партнеров. Тем не менее, Най также отмечает границы «мягкой силы»: она обладает размытыми эффектами во внешнем мире и ее довольно тяжело контролировать при достижении сугубо конкретных целей. Как пример, общества разных стран принимают ценности США, однако стараются противостоять их внешней политике.

Таким образом, концепция «мягкой силы» - это ответ на вызовы изменяющегося мира, который в силу различных причин и факторов, одним из которых стал распад СССР, перестал требовать от государств проявления военной силы, напротив, теперь, в контексте теории неолиберализма, сильным считается то государство, которое смогло развить в своей внешней политике «мягкую силу», то есть обрести способность привлекать других акторов на свою сторону без применения силы и принуждения.

Теоретическое основание концепции «мягкой силы»

Так как концепция «мягкой силы» была создана американским политологом Джозефом Наем и преимущественно опирается для американскую модель внешней политики, то перед обществом встают такие вопросы, как «применима ли концепция к другим государствам?». Более того, события последних лет - вхождение Крыма в состав Российской Федерации, территориальный конфликт в Южно-Китайском море и конфликты на Среднем Востоке - ставят под вопрос актуальность концепции.

Однако большинство дискуссий о «мягкой силе» упирается в вопрос о том, возможно ли использовать только «мягкую силу» во внешней политике. Политолог Роберт Кауфман считает, что «мягкая сила» «имеет место быть, однако необходимо рациональное разделение между ее применением к демократическим режимам и авторитарным». Он также добавил, что «мягкая сила» необходима, но применяться она должна только в определенных обстоятельствах. По его мнению США и слабые страны или страны, которые не находятся в основном потоке геополитики, исторически предрасположены к «мягкой силе», так как «они обладают преимуществом использовать ее».

Сам Джозеф Най отмечает, что «мягкая сила» - это не влияние, а ресурс влияния. Государства зачастую сталкиваются со сложностями в применении «мягкой силы», так как довольно сложно изначально определить привлекательные стороны, особенно то, как их можно распространить на другие государства и выиграть в этой игре. Тем не менее, важность «мягкой силы» нельзя недооценивать. Это требование реальности и современной системы международных отношений. Во многом сомнения и дискуссии о «мягкой силе» исходят из того, что политологи, политики, государства и другие акторы убеждены в исключительно одном виде силы - в принуждении, которое чаще всего проявляется через войну и устрашение.

В работе «Public Democracy and Soft Power» (2008 г.) Джозеф Най пишет, что «условия для применения «мягкой силы» в последние годы претерпели серьезные изменения». Практически половина всех стран в мире имеют демократический строй, где на передний план выходит информация. Информация - это новая сила, и большая часть населения мира имеет доступ к этой силе. Новые технологии и их обширное распространение привели к снижению издержек в производстве и передаче информации. Как результат, это привело к эффекту избыточности информации, что, в свою очередь создало парадокс в ее недостатке. Дело в том, что при переизбытке информации различного типа обществу становится намного тяжелее понять, куда направить свой фокус. В такой ситуации «тот, кто может выделить ценную информацию из общего хаоса, владеет силой». Таким образом, век информационных технологий предоставил инструмент для контроля «мягкой силы» и направления ее в нужное русло.

Джозеф Най выделяет три ступени общественной дипломатии, которые играют важную роль в помощи создания положительного имиджа страны, что может улучшить перспективы в получении желаемых результатов. Первая - это ежедневные коммуникации, которые включают объяснение контекста внутренней и внешней политики. В современных демократических государствах государственные деятели после принятия решений продумывают, как и что сказать прессе. Средства массовой информации важны, так как через них формируется отношение людей к государственным деятелям. Вторая - это стратегические коммуникации, которые развивают набор простых повесток дня для фокусирования на определенных политических инициативах как минимум на ближайший год. И, наконец, третья ступень - это развитие долгосрочных отношений с ключевыми индивидами. В основном ставка делается на образовательные программы и доступ к СМИ. На примере США, Джозеф Най отмечает, что за годы действия стажировок, образовательных обменов, семинаров, грантов и прочего США делится своими ценностями, тем самым привлекая индивидов на свою сторону, и среди этих индивидов с большой вероятностью могут быть будущие правители других государств. Как пример, он указывает на Анвара Садата, Гельмута Шмидта и Маргарет Тэтчер. Каждая из этих ступеней общественной дипломатии играют важную роль в помощи создания положительного имиджа страны, что может улучшить ее перспективы в достижении конечных целей. Тем не менее, Най делает важную корректировку: «Даже лучшая реклама не сможет продать непопулярный продукт. Корыстные или высокомерные политики более склонны к запретам, нежели к производству «мягкой силы»». Таким образом, за эффективными результатами политики «мягкой силы» стоят эффективные политики.

Джозеф Най выделяет четыре источника «мягкой силы», и у каждого из источников есть свой получатель. Первый источник - это внешняя политика, которая через правительство, СМИ, негосударственные и межгосударственные организации доходит до получателя - иностранных государств и их населения. Второй источник - внутренние ценности и политика самого государства - также имеет в конечных получателях иностранные государства и их граждан, однако внутренние ценности и политика ретранслируются уже без помощи правительства, а только через СМИ и межгосударственные и негосударственные организации. Следующий источник - высокая культура, транслируется также на иностранные государства и их граждан, однако уже не через СМИ, а через правительство и организации. И последний, четвертый, источник - это поп-культура, ее главными распространителями являются СМИ и рынки, а целевой получатель - широкая публика.

Таким образом, «мягкая сила» - это набор качеств и инструментов, необходимых любому государству, стремящемуся к лидирующим мировым позициям. Это действенная концепция, и примером ее эффективности являются США и страны Западной Европы. Тем не менее, политика, основанная на исключительном применении «мягкой силы», сложно управляема в силу невозможности абсолютного контроля со стороны правительства.

мягкий сила дипломатия

3. Примеры «мягкой силы»

На сегодняшний день США - наиболее яркий пример страны, использующей «мягкую силу». Безусловно, страна тратит большие деньги на продвижение «мягкой силы» по всему миру. Соединенные Штаты Америки вкладываются в развитие публичной дипломатии, в образовательные и обменные программы, развивают военные контакты, помогают странам, пострадавшим от стихийных бедствий, и странам, нуждающимся в помощи в развитии. Военную силу США можно классифицировать на «жесткую» и «мягкую» силу. Хорошее военное обеспечение государства, сильная армия становится источником престижности страны, и военное сотрудничество между странами и совместные учения обеспечивают прочные связи, тем самым утверждая «мягкую силу». США в полной мере использует военную силу как продвижение своего имиджа. Примером тому служит НАТО.

США для всего мира являются страной, где демократия - одна из основных ценностей для общества. Демократические выборы и многопартийная система, права и свободы человека, благотворительные кампании (например, помощь странам, пострадавшим от стихийных бедствий) - подобные политические институты и ценности делают имидж США положительным на мировой арене. Культурные ценности США также распространяются по всему земному шару. Американские фильмы, поп-музыка, джаз, американская литература известны и, главное, понятны всему миру. Благодаря распространению английского языка американская культура становится намного ближе для населения планеты. Еще одна важная деталь, которая помогла США распространить свое влияние на весь мир - это культура потребления и потребительские предпочтения. Такие компании как Coca-Cola, TeslaMotors, Levis, Microsoft, Apple и другие известны всему миру, и, более того, их продукция широко распространена практически во всех странах земного шара. Таким образом, США, благодаря своей продукции, культуре и политическим ценностям, являются одной из наиболее привлекательных для жизни стран мира, в этом и проявляется ее «мягкая сила».

Еще одним положительным примером применения «мягкой силы» является Западная Европа. В первую очередь, главным элементом здесь является феномен Европейского Союза, объединения европейский стран, способных решать проблемы сообща. Главенство демократии, прав человека, принцип равенства перед законом, социальные блага для населения, сосредоточенность культурных объектов - все это так или иначе привлекает людей по всему миру. Доказательством привлекательности Западной Европы служит огромный поток мигрантов из Ближнего Востока и Африки, выбравшие Западную Европу как место, где можно жить и строить жизнь.

Многие небольшие страны преуспевают в использовании «мягкой силы». К примеру, Норвегия. Не будучи страной ЕС, Норвегия существует на мировой арене как небольшой, но индивидуальный игрок, проявляющий активность в основном в гуманитарных вопросах и вопросах международного развития. Это во многом влияет на благоприятный имидж Норвегии.

Конечный результат от применения «мягкой силы» зависит от того, кто ее продвигает. Отрицательным примером использования «мягкой силы» является ИГИЛ, вербующий боевиков по всему миру благодаря религиозной составляющей. Именно религия является «мягкой силой» ИГИЛ, а также обещания идеального мира, который воцарится на Земле после победы над кафирами, или неверными. Более того, в «Исламское государство» едут выходцы из бедных регионов в надежде заработать. В этом случае обещание денег - «мягкая сила» ИГ. Не менее важная составляющая часть вербовки - это вербовка молодых девушек, которые едут к возлюбленным в ДАЕШ.

Сегодня «мягкая сила» - это также основополагающий элемент в политике Китая. Будучи важным мировым экономическим игроком, Китай продолжает завоевывать свой имидж благодаря быстрым темпам роста экономики, быстрым развитием страны, невмешательством в дела других государств. Более того, китайское правительство много внимания уделяет распространению китайской культуры за рубежом, способствуя созданию центров китайского языка и культуры в различных странах мира. Особенное внимание Китай уделил Олимпийским Играм 2008 года, во время проведения которых китайское правительство устроило ряд мероприятий в контексте «мягкой силы».

Таким образом, «мягкая сила» в своем применении имеет как положительные, так и отрицательные результаты. Результат зависит непосредственно от стороны, которая применяет «мягкую силу», и от поставленных целей. На примере ИГИЛ видно, что «мягкая сила» - это легко управляемый инструмент, способный также легко распространяться среди людей, так как «получатель» «мягкой силы» всегда считает, что решение принимает он сам, и его никто не направляет извне. В этом скрытом эффекте и состоит мощь «мягкой силы».

. «Умная сила»

Термин «умная сила» вошел в обиход после того как 67-й Государственный Секретарь США Хиллари Клинтон (2009-2013) использовала его как обоснование для внешней политики США, где используется комбинация «мягкой» и «жесткой» силы, то есть полный объем имеющихся инструментов для достижения своих целей. Сам же термин «Умная сила» был введен Джозефом Наем в 2003 году для «развенчания заблуждения о том, что «мягкая сила» может создать эффективную внешнюю политику». Сила - это способность оказывать влияние на поведение других государств и акторов для того, чтобы добиваться собственных целей. Если «жесткая сила» заключается в принуждении и подкуплении, то «мягкая» - в добровольном привлечении. «Умная сила» - в использовании и того, и другого. Джозеф Най отмечает, что настоящая «умная сила» заключается в «достижении экономического развития, улучшении и сохранении здоровья граждан, борьбе с экологическими проблемами, в открытости и стабильности», и все это должно дополняться «военной и экономической мощью с инвестированием в «мягкую силу».

В современном мире интерес к «умной силе» возрастает. Это коррелирует с двумя тенденциями, одна краткосрочная, другая - долгосрочная. Долгосрочная тенденция проявляется в США, где политика «умной силы» неоднократно провозглашалась Хилари Клинтон и была принята как необходимость в современном мире. Примером краткосрочной тенденции, где курс политики зависит от текущего правительства, является Китай. Правительство КНР использует ресурсы силы стратегически, основываясь на тщательном анализе положения дел в мире. Тем не менее, в «умной силе» Китая так или иначе намного больше составляющих от «мягкой силы».

Обладать «умной силой» может далеко не каждое государство, точнее, только сверхдержавы. Это обусловлено тем, что важной составляющей «умной силы» является «жесткая сила», то есть сильная армия, хорошее вооружение и ядерное оружие как инструмент давления. К «жесткой силе» относятся природные ресурсы, составляющие государственную мощь, а также экономика, наука, техника. Если «мягкую силу» может развить практически любое государство с относительно небольшими затратами на нее, то «жесткая сила» требует внушительных денежных инвестиций.

В международных отношениях «обладание «силой» означает обладание способностью оказывать влияние на другие акторы», где «жесткая сила» - это способ принуждения». В теории такой подход называется неореалистским.

Таким образом, для продвижения «умной силы» необходима «умная кампания», которая должна иметь под собой институциональную базу «жесткой» и «мягкой» сил. Однако принцип того, что «хорошая дипломатия может предотвратить военные конфликты» должен сохраняться основополагающим, именно поэтому «мягкая сила» должна оставаться главенствующим элементом в политике «умной силы».

Литература

Белова, И.Н. Международные валютно-кредитные отношения: Учебник / И.Н. Белова. - М.: НИЦ ИНФРА-М, 2013. - 314 c.

Богатуров, А.Д Международные отношения в Центральной Азии: События документы: Ученое пособие / А.Д Богатуров. - М.: Аспект-Пресс, 2014. - 560 c.

Бондарев, А.К. Международные экономические отношения: Учебник / А.И. Евдокимов, А.К. Бондарев, С.М. Дроздов; Под ред. А.И. Евдокимов. - М.: Проспект, 2013. - 656 c.

Бурлачков, В.К. Международные отношения: конспект лекций / В.К. Бурлачков. - М.: МГИМО-Ун-т. МИД России, 2012. - 102 c.

Галкин, С.А. Международные отношения. Базовые параметры: Справочник / О.В. Буторина, С.А. Галкин, В.Н. Ткачев; Под ред. О.В. Буторина. - М.: Весь Мир, 2013. - 136 c.

Джинджолия, А.Ф. Мировая экономика и международные экономические отношения: Учебное пособие / Л.С. Шаховская, А.Ф. Джинджолия, Е.Г. Попкова. - М.: КноРус, 2013. - 256 c.

Дугин, А.Г. Международные отношения. Парадигмы, теории, социология: Учебное пособие для вузов / А.Г. Дугин. - М.: Академический проект, 2013. - 348 c.

Дугин, А.Г. Международные отношения. Парадигмы, теории, социология / А.Г. Дугин. - М.: Академический проект, 2014. - 431 c.

Зубенко, В.В. Мировая экономика и международные экономические отношения: Учебник и практикум / В.В. Зубенко, О.В. Игнатова, Н.Л. Орлова. - Люберцы: Юрайт, 2016. - 409 c.

Лебедев, Д.С. Международные валютно-кредитные и финансовые отношения: в схемах и таблицах / Д.С. Лебедев. - М.: Проспект, 2016. - 208 c.

Лебедева, М.М. Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации: Учебное пособие / П.А. Цыганков, Г.А. Дробот, А.И. Слива [и др.]; Под ред. П.А. Цыганкова. - М.: Альфа-М, НИЦ ИНФРА-М, 2013. - 336 c.

Любецкий, В.В. Мировая экономика и международные экономические отношения: Учебник / В.В. Любецкий. - М.: НИЦ ИНФРА-М, 2013. - 350 c.

Мороз, И.И. Мировая экономика и международные экономические отношения (для бакалавров) / И.И. Мороз. - М.: КноРус, 2013. - 256 c.

Никитина, Н.А Международные отношения и мировая политика. Введение в специальность / Н.А Никитина. - М.: Аспект-Пресс, 2014. - 156 c.

Николаева, И.П. Мировая экономика и международные экономические отношения: Учебник для бакалавров / И.П. Николаева, Л.С. Шаховская. - М.: Дашков и К, 2014. - 244 c.

Николаева, И.П. Мировая экономика и международные экономические отношения: Учебник для бакалавров / И.П. Николаева, Л.С. Шаховская. - М.: Дашков и К, 2016. - 244 c.

Решение МОК об отстранении сборной России от Олимпийских Игр в Южной Корее в очередной раз вызвало волну дебатов о русофобии и попытках изоляции России. Обвинения в подмене допинг проб в Сочи окончательно обесценили положительный эффект на международный образ России, который был изначально целью Олимпиады. На фоне требований полностью отстранить российских атлетов от участия в Корее, выдвинутых антидопинговыми организациями 17 ведущих мировых держав, включая Францию, Японию, Великобританию, Германию и США, итоговое решение МОК о нейтральном статусе выглядит не самым печальным итогом для России.

Особенно примечателен тот факт, что поражение России в МОК произошло на фоне объявленной победы над ИГИЛ в Сирии и начале вывода оттуда основной части российской группировки. Примерно за один и тот же двухлетний период с момента начала воздушной операции в Сирии и появления в СМИ первой информации о допинге в российском спорте «жесткая» и «мягкая сила» России добились абсолютно противоположных результатов.

С одной стороны, российские военно-космические силы, флот, спецназ и военные советники при поддержке отечественных дипломатов уверенно выполнили свою задачу и не допустили падения режима Асада, одновременно нанеся сокрушительный удар по террористам.

На другом фронте публичная дипломатия как основное средство «мягкой силы», в лице российских СМИ, общественных деятелей, спортивных организаций, юристов, PR-агентств и самих спортсменов потерпела поражение в попытке доказать свою невиновность. Падение доверия к российскому спорту и к российской власти в целом было настолько глубоким, что мировая общественность легко поверила выводам комиссии Макларена, которые были подкреплены только словами информаторов ВАДА.

Сейчас уже ясно, что следующим полем боя станет ФИФА, которая уже получила информацию о манипуляциях с российскими допинг-пробами. И хотя отмена чемпионата мира по футболу на данном этапе представляется маловероятной, негативный фон, который будет его сопровождать серьезно снизит положительный эффект для имиджа России как страны-организатора.

Принимая в расчет то, что конфронтация на международной арене будет только усугубляться, от России потребуются дополнительные усилия для отстаивания своей точки зрения и завоевании доверия со стороны западных стран, которые голосовали за отстранение российских спортсменов.

Некоторые зарубежные исследователи признают, что роль России в информационной и идеологической сфере за последние годы стала более заметной в многом благодаря более широкому охвату мировой аудитории посредством социальных сетей, канала Russia Today и агентства Sputnik. Тем не менее, они сомневаются в способности Москвы конкурировать на равных с ведущими странами Запада. Американский политолог Джозеф Най - автор самого термина «мягкая сила» - еще в конце 2014г. выразил мнение, что у России уже почти не осталось мягкой силы, которую она могла бы использовать.

В данной статье я постараюсь проанализировать причины слабости российской «мягкой силы» и выяснить направления, по которым еще можно увеличить влияние на международной арене даже в условиях ограниченных финансовых ресурсов.

«Мягкая сила» в России

В самом авторитетном рейтинге ведущих стран мира по критерию «мягкой силы», подготовленном центром Публичной дипломатии Университета Южной Калифорнии и PR -агентством Portland, Россия занимает 26 место. вслед за Грецией, Польшей и Китаем. Возглавляют рейтинг Франция, Великобритания и США.

Позиция каждой страны в рейтинге формируется исходя из шести ключевых характеристик международной привлекательности: предпринимательство, государственное управление, культура (включает также спорт), образование, цифровые технологии, и глобальная влияние.

В данной статье упор будет сделан на глобальном влиянии, так как повышение привлекательности России по первым двум пунктам в ближайшее время видится маловероятным, а продвижение культуры, образования и цифровых технологий уже достигло своего предела.

Глобальное влияние включает в себя официальную помощь в целях развития, членство в международных организациях, а также деятельность неправительственных организаций и частных лиц в рамках публичной дипломатии.

Концепция «мягкой силы» не нова для России. Еще в июле 2012 г. президент Путин, выступая на совещании послов и постпредов РФ в Москве, призвал разработать новые технологические подходы к международной работе, основанные на «мягкой силе». 12 февраля 2013 г. «мягкая сила» была официально включена в новую концепцию внешней политики Российской Федерации как «комплексный инструментарий решения внешнеполитических задач с опорой на возможности гражданского общества, информационно-коммуникационные, гуманитарные и другие альтернативные классической дипломатии методы и технологии».

Конкретные задачи особенно четко прописаны в мандате Россотрудничества, Федерального агентства по делам СНГ, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству, созданном в 2008 и подведомственному МИД РФ. Так, среди главных направлений деятельности агентства наряду с поддержкой соотечественников, продвижением русского языка и культуры, указано содействие международному развитию и народная, или публичная, дипломатия.

Официальная помощь в целях развития (ОПР)

С момента возвращения в число международных доноров в 2004 г. Россия существенно нарастила объемы помощи с 50 миллионов до 1 миллиарда долл. США в 2016 г. Несмотря на такой высокий рост, соотношение ОПР к валовому национальному доходу (ВНД) в России составляет 0,08, в то время как средний показатель среди стран-участниц Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) выше в пять раз.

Кроме того, около половины российской помощи в международном развитии насчитывает списание долговых обязательств. В 2016-17 гг. Россия списывала долги Киргизии, Кубе, КНДР, Сербии, Сирии и Армении. Такая форма помощи хоть и способствует смягчению экономических трудностей, но совершенно не укрепляет публичный образ России как донора в этих странах, так и на мировой арене.

Видимость международной деятельности России в этой сфере минимизируется также ввиду отсутствия единого центра, который бы объединял в себе функции выработки политики, операционной деятельности, мониторинга и оценки, а также популяризации российской помощи. В США эти функции выполняет USAID, Агентство по международному развитию, а в Германии - GIZ, Немецкое сообщество по международному сотрудничеству.

Примечательно, что, если первая редакция концепции государственной политики Российской Федерации в сфере содействия международному развитию (СМР ) от 2007 г. предполагала создание специализированного агентства по СМР «по мере накопления достаточного опыта и объемов российской помощи», то в новом документе, утвержденном в 2014 г., возможность создание такой организации уже не рассматривается. Очевидно, предполагалась что эти функции взяло на себя Россотрудничество. Между тем, в российском правительстве вопросами предоставления международной помощи одновременном занимаются МИД, Минфин, Министерство экономического развития (МЭР), МЧС и другие министерства и ведомства. Роль Минфина заключается в переводе средств нуждающимся странам, МИД совместно с Россотрудничеством курирует культурную и образовательную сферу, а МЧС (в Сирии совместно с Министерством обороны) занимается доставкой гуманитарной помощи.

В сфере ОПР России стоит посмотреть на пример Турции. Именно благодаря своей широкомасштабной гуманитарной деятельности она продолжает удерживаться в рейтинге «мягкой силы», несмотря на серьезную критику со стороны мировой общественности на фоне политических репрессий после неудачного путча и ограничений свободы слова. В 2016 г. Турция выделила рекордные 6,18 миллиарда долларов на программы помощи по всему миру. По отношению ОПР к ВНД Турция находится в числе мировых лидеров. Турецкое агентство по международному развитию, TIKA, изначально созданное в 1992г. для помощи тюркоязычным республикам бывшего СССР, сейчас располагает офисами в 56 странах.

Наиболее примечателен тот факт, что немалую часть этих ресурсов Турция выделяет через международные и национальные НПО. В 2015 г. они получили от правительства 476 миллионов долларов США на свою международную деятельность, в то время, как международным организациям было выделено только 73 миллиона долларов. Турецкие НПО не только оказывают весомую помощь нуждающимся, но и укрепляют «мягкую силу» самой Турции, выступая ее агентами публичной дипломатии.

Увеличение доли НПО в распределении ОПР является и общемировой тенденцией. По оценке Американского Университета Дьюка, национальные и международные некоммерческие организации получают около 15 процентов всех выделенных средств. По разным оценкам экспертов в мире на данный момент насчитывается 6 до 30 тысяч неправительственных организаций, занимающихся операционной деятельностью в развивающихся странах.

Доклад «30 ведущих стран по критерию мягкой силы» отмечает, что основная тенденция состоит в передаче власти от государств к негосударственным субъектам международных отношений, т.е. к корпорациям, неправительственным организациям, многосторонним институтам, группам гражданского общества и даже отдельным индивидуумам. Исследования, проведенные Джозефом Наем, доказывают, что «мягкая сила» гораздо более эффективна, если она максимально отделена от власти и, следовательно, государственной пропаганды.

Преимущество неправительственных организаций состоит в том, что они работают непосредственно с благополучателями, знают их потребности, обладают особыми знаниями и навыками в своей области и способны эффективно организовывать информационно-пропагандистские кампании по изменению поведения, законодательства, норм или государственной политики.

В России НПО формально считаются партнерами правительственных учреждений в работе по «расширение международных общественных связей государства». Однако на практике такая совместная деятельность сведена к минимуму. Непростая ситуация с НПО внутри России очевидно оказывает свое влияние и на международную деятельность российских НПО. На сегодняшний день только 281 НПО из России имеет консультативный статус при Экономическом и Социальном Совете ООН, ключевом органе по работе с организациями гражданского общества. Бельгии представлена в Совете 409 НПО, Франции 866 НПО, а у Бразилии консультативный статус имеют 1357 НПО.

Среди них единицы действительно активны на международной арене. В России примерами международной гуманитарной деятельности российских НПО за рубежом являются Фонд "Справедливая помощь Доктора Лизы», который участвует в доставке гуманитарной помощи в Сирию и организацией лечения сирийских детей в России, и «Русская гуманитарная миссия» под руководством внука Евгения Примакова, Евгения Александровича Примакова. Ограниченные культурно-просветительские проекты в Сирии и Сербии есть у российских православных фондов Святого апостола Павла и Апостола Андрея Первозванного. В открытых источниках нет данных о государственной поддержке этих фондов.

Из действующих за границей российских НПО целевое финансирование получают фонд «Русский мир», Фонд поддержки публичной дипломатии имени А.М. Горчакова, Фонд поддержки и защиты прав соотечественников, Институт демократии и сотрудничества.

Российское правительство в своих международных гуманитарных операциях абсолютно не использует потенциал общества Российского Красного Креста. Эта общественная организация, хоть и по уставу независима от государства, но благодаря высокому авторитету самого Международного движения Красного Креста и Красного Полумесяца могла бы укреплять положительный образ России как среди благополучателей в кризисных точках мира, так и среди других стран, которые уже давно поддерживают международную деятельность своих национальных обществ.

Красные Кресты США, Великобритании, Дании, Норвегии и Нидерландов являются крупнейшими игроками на мировой гуманитарной арене, наряду с самой Международной Федерацией и Международным Комитетом Красного Креста. Общество Турецкого Красного Полумесяца c ежегодным бюджетом в 200 миллионов долларов США за последние десять лет оказывало помощь нуждающимся в 78 странах.

Публичная дипломатия России в международных организациях

Согласно концепции Россотрудничества, опорой публичной дипломатии и ресурсом для продвижения внешнеполитических интересов государства должен стать «русский мир», наши граждане, бывшие россияне и прочие иностранные граждане, которым важен русский язык и русская культура. Именно такой опоры и не хватило нашей стране в МОК и ВАДА.

На волне публичных баталий по поводу бойкота Игр в Пхёнчхане чемпионка мира по лёгкой атлетике и спортивный комментатор Иоланда Чен в интерьвью АИФ отметила, что для отстаивания интересов в международных спортивных организациях России явно не хватило там своих представителей. Похожее мнение выразил еще в прошлом году и Вячеслав Фетисов, который видит одной из причин сегодняшних трудностей с ВАДА в нежелании его приёмника на посту министра спорта Виталия Мутко активно участвовать в работе этого агентства и сменить самого Фетисова на посту председателя комиссии спортсменов ВАДА.

Попробуем разобраться c ситуаций низкого российского представительства в международных организациях и ее причинах на примере ООН. Видя по телевизору блестящие выступления в ООН министра иностранных дел Лаврова и жесткие баталии с американскими коллегами постоянного представителя России в ООН Чуркина и его приёмника Небензя, мы привыкли считать наше положение в ООН прочным, а нашу точку зрения четко выраженной. Между тем, даже при наличии таких одаренных дипломатов, их роль является лишь верхушкой айсберга в международной многосторонней дипломатии.

Под поверхностью воды скрыта работа множества технических комитетов и отдельных экспертов, вырабатывающих стандарты и правила игры, закулисные переговоры, а также простое человеческое взаимопонимание и взаимопринятие, основанное на формальном и неформальном общении. Именно в процессе такого общения есть возможность передать собеседнику свою точку зрения и сблизить свои позиции. Безусловно, сотрудники ООН согласно уставу этой организации, не имеют право получать указания от своих правительств. Тем не менее, работая непосредственно с благополучателями в развивающихся странах, сотрудниками иностранных правительств, своими коллегами из международных организаций, россияне все равное являются неформальными послами своей страны и участвуют в народной дипломатии.

По данным на 2016 г. в ООН работало 549 граждан России в профессиональной категории (P), имеющих голубой паспорт ООН. Еще 357 россиян было занято в качестве секретарей, ассистентов, сотрудников службы безопасности, а также сотрудников Московского офиса ООН. Большинство россиян представлено в Секретариате ООН в Нью-Йорке и миротворческих миссиях. В специализированных агентствах ООН, за исключением МАГАТЭ, это число еще более скромное. Например, в Программы развития Организации Объединенных Наций (ПРООН), ведущем агентстве ООН по международному развитию с офисами в 166 странах мира, работает только 14 россиян, число равнозначное гражданам Камеруна.

Если мы сравним количество россиян с представителями других постоянных членов Совета Безопасности, то тут цифры просто поражают. Среди профессиональных сотрудников ООН насчитывается 3212 американцев, 2059 французов и 1656 граждан Великобритании. Наша страна, являясь одним из основателей ООН, отстает даже отношению к странам, которые даже не являются кандидатами в постоянные члены Совбеза. Италия располагает числом сотрудников превышающих число россиян более чем в два, а Испания в полтора раза.

Безусловно, такой четырехкратный разрыв по сравнению с Франций и трехкратный с Великобританией можно объяснить разным уровнем взноса в бюджет ООН, в чем Россия точно уступает. Однако, Канада при сопоставимом взносе обладает вдвое большим количеством сотрудников, а Бельгия при взносе в 22 против 77 миллиона долларов США у России представлена почти таким же количеством сотрудников.

Еще интереснее посмотреть на представительство России в ООН в исторической перспективе. За последние двадцать лет организация росла, появлялись новые направления работы, открывались новые агентства. С 1996 по 2016 гг. количество профессиональных сотрудников ООН выросло почти вдвое, с 18031 до 33810 человек. Большинство стран сумело гибко подстроиться под ситуацию, подготовить специалистов в новых областях и упрочить свои позиции в ООН. За эти годы Франция увеличила свое представительство почти в два раза, а Италия почти в три.

Число россиян в ООН не только не увеличилось, а даже сократилось с 564 до 549 человек. Особенно печально здесь то, что эти годы в отличии от советских времен были временем полной открытости страны. Информация свободно распространялась через интернет, россияне учили иностранные языки, ездили обучаться за границу, создавались фонды поддержки «русского мира» и соотечественников за рубежом, была принята концепция публичной дипломатии.

Попробуем разобраться в причинах такой низкой представленности наших сограждан в организациях системы ООН и рассмотреть основные слабые стороны государственной политики в этой сфере.

Бесспорно, конкуренция на должности в Секретариате и агентствах ООН является чрезвычайно высокой, и на некоторые позиции, особенно в Отделе по политическим вопросам, претендуют до 800 кандидатов из 100 различных стран. Однако здесь дело явно не в низком уровне подготовки российских специалистов. Скорее речь идет о недостаточном международном опыте и отсутствии поддержки со стороны государства, которая могла бы выражаться в распространении информации и принятии программ по целенаправленному привлечению своих граждан в международные институты.

Для получения должности специалиста в ООН в большинстве случаев требуется уже начальный опыт работы в ООН, либо иной схожий международный опыт в правительственной или неправительственной организации. Для многих специалистов таким стартовым опытом является Программа молодых специалистов ООН (Junior Professionals Programme, JPO ), финансируемая не ООН, а непосредственно страной, которую представляет кандидат. Программа предполагает прием на работу в ООН специалистов возрастом до 32 лет и обладающих опытом работы минимум два года на начальные профессиональные должности в системе ООН (P-1 и P-2). В участников программы входят все остальные постоянные члены Совбеза, а также еще тридцать других государств, таких как, например, КНДР, Турция и Монголия. Россия в такой программе не участвует.

Даже если не брать в расчет фактор дополнительных финансовых затрат, Российское правительство и, прежде всего, МИД не способствует продвижению россиян на должности в международных организациях.

Возьмем пример ОБСЕ - организации гораздо более географически близкой и, в свете последних украинских событий не менее важной, чем ООН. Основные вакансии там заполняются посредством секондмента, то есть временно прикомандированных сотрудников, выдвинутых странами-участницами. По данным отчета за 2015 г., Россия представила только 15 кандидатов на такие должности, в то время как Италия 149, Греция 43, а Канада - 201 человека.

Здесь опять же не работает формула о зависимости кадровой представленности от вклада в бюджет организации. Венгрия, которая вносит сумму в десять рад меньшую, чем Россия, обладает таким же количеством прикомандированных сотрудников- 11 человек. У Италии таких сотрудников 38, Германии 33, а у США, которые географически к Европе даже и не относятся, 35 человек.

2018 г. официально объявлен в России годом добровольца и волонтера. Считается, что в России около семи миллионов человек вовлечены в волонтерское движение и это число растет с каждым годом. Однако мало кто в России знает, что существует Программа добровольцев ООН (United Nations Volunteers, UNV ), которая мобилизует тысячи добровольцев для работы в гуманитарных и миротворческих миссиях. В отличии от неоплачиваемой стажировке в ООН (internship ), добровольцы ООН получают ежемесячное денежное пособие, им оплачивается проезд до места назначения и обратно, страховка и компенсация за транспортировку личных вещей. Такой международный волонтерский опыт, без сомнения, пригодился бы нашим гражданам для продолжения карьера как в России, так и за границей.

По статистике этой программы за 2016 г., только 16 человек представляли нашу страну, в то время как из Франции было 174 добровольца, из Италии 102 и 114 из Испании. Такой разрыв, впрочем, не удивителен, учитывая тот факт, что информация об этой программе есть на сайтах МИД всех вышеуказанных стран, за исключением МИД России.

Отсутствие общедоступной информации о возможностях трудоустройства и волонтерской деятельности в ООН как на сайте МИД, так и на сайтах других министерств и ведомств наряду с монополизацией темы международной дипломатией на уровне МГИМО и Москвы является серьезным препятствием и ограничивает возможности притока свежей силы из других регионов в публичную дипломатию России. В этой связи стоит говорить не о попытках изоляции России со стороны ее политических соперников, а о самоизоляции страны в человеческом и информационном поле, несмотря на заявленную приверженность принципам публичной дипломатии и поддержки соотечественников.

Выводы

Возвращаясь к началу статьи и теме спорта, можно сделать вывод, что Российское представительство в ООН и особенно в ее специализированных агентствах точно отражает ситуацию и в таких международных организациях, как МОК, ВАДА и спортивные федерации. Ставка на традиционную дипломатию и работу государственных институтов не оправдалась. России не хватило влияния, связей и в, в конечном счете, людей чтобы продавить свою точку зрения в международных спортивных кругах.

Мир меняется, и вместе с ним кардинально меняются подходы к международным отношениям. Деятельность таких институтов, как Россотрудничество, МИД, МЧС, а также Russia Today и Sputnik не способно существенно улучшить положительный образ страны, так как они связаны напрямую с государством и для западной общественности несут неприятный оттенок «пропаганды». В новых реалиях неправительственные организации и даже отдельные граждане могут стать более эффективными инструментом «мягкой силы». Чтобы играть на равных с чемпионами «мягкой сила» России необходимо адаптироваться к новым условиям и отказаться от попыток самоизоляции в сфере международной публичной дипломатии. Усилия государственных учреждений должны подкрепляться деятельностью российских НПО в сфере международного развития и ее граждан в международных организациях.

Децентрализация публичной дипломатии между тем потребует централизации усилий на уровне правительства через создание единого агентства международного развития и принятие единой политики по стимулированию участия российских граждан в работе международных организаций.

Работа автора представляет попытку сформировать новый подход в определении роли и универсальной значимости феномена «мягкой силы» в его исторической перспективе. На основе рассмотрения и логического вывода ключевых элементов, составляющих необходимую основу для глубокого понимания данного явления, дается собственное определение «мягкой силы», согласно которому феномен «мягкой силы» не является исключительным изобретением авторов и практиков в области политики XX века, хотя сам термин появился именно тогда, но, что более значимо, сопровождал развитие общественных взаимоотношений с периода эллинистической Античности. На примере изучения работ авторов, непосредственно затрагивающих данное явление (Макиавелли, Тойнби, Най), в работе будет доказано, что мягкая сила - это оружие массового воздействия, которое не уступает современным военным средствам силы «жесткой».

Введение

За последние несколько лет в лексический обиход дипломатов, иных официальных государственных чиновников и лиц, так или иначе связанных со сферой международных отношений, особенно, с ее геополитической плоскостью, плотно вошел термин «мягкой силы», используемый в самом широком контексте. Практически мгновенно термин успел «перекочевать» в средства массовой информации и даже в повседневное общение людей, интересующихся и следящими за современными изменениями в мире политики. В результате такого быстрого распространения и популяризации в использовании, суть данного словосочетания была «успешно» искажена СМИ, благодаря чему под мягкой силой сегодня в большинстве случаев подразумевают любое действие, кроме военного, направленное на реализацию собственных интересов.

На наш взгляд, подобное, заведомо некорректное, упрощение смысла концепта мягкой силы имеет деструктивное воздействие, в первую очередь, для тех, кто использует термин для обозначения процессов и действий акторов международной политики. Размывание границ определения за счет подобной широкой трактовки вносит неясность в обозначении конкретных явлений, которые в рамках подобного определения могут быть истолкованы в качестве проявления мягкой силы, хотя по сути не имеют ничего общего с ней. Дополнительно, слишком общее определение создает трудность для исследователей, предметом изучения которых является непосредственно данный феномен, а также в целом для научной среды, где происходит рассмотрение и эмпирическое объяснение мягкой силы в качестве неотъемлемой составляющей международных отношений 21 века.

Чтобы преодолеть подобную расплывчатость, в данной работе мы попытаемся дать наиболее конкретно и ясно сформулированное определение мягкой силы, используя, в первую очередь, теоретический подход, основанный на рассмотрении процесса исторического развития, а также логики изменения тех элементов общественных отношений, которые могут быть отнесены к понятию мягкой силы, при этом изначально руководствуясь тем определением концепта, которое оформил американский политолог Джозеф Най в своей одноименной работе “Soft Power. The Means to Success in World Politics”. В рамках данной работы будет показано, что как широкое, так и узкое определение мягкой силы дают нам возможность рассматривать данное явление в исторической перспективе, т.е. задолго до возникновения самого термина. Иными словами, отсутствие формального термина еще не означает отсутствие явления, поэтому одна из главных идей, отстаиваемая в данной работе, основана на том, что мягкая сила как историческое явление, существовавшее на протяжении практически всей истории государственного развития, встречается задолго до появления терминологического определения данного феномена. На основе указанного, мы проследим за тем, какие элементы являются сущностными для формирования концепта мягкой силы, как эти элементы менялись в отдельно взятые моменты истории человечества, а также чем особенным характеризовался сам подход решения вопросов и достижения целей невоенным способом.

Затем мы обратимся именно к последнему временному интервалу и проанализируем современное внешне,- и внутриполитическое проявление мягкой силы, на основе чего будет показано, что в философском аспекте (в отличие от хронологического), древний мир и мир сегодняшний по сути своей ничем не отличаются: с позиции реализации мягкой силы: то, что происходило тогда, происходит и сейчас. Оболочка проявляющихся действий, наряду с их технической формой (то, что мы именуем институционализацией мягкой силы) может меняться, однако сердцевина, то что конституирует основу подхода мягкой силы, неизменно, и в этом отношении век двадцать первый, так же как и век двадцатый, ничем не уникален.

Исторические основы возникновения суждений о «мягкой силе»

Чтобы начать рассмотрение исторического развития невоенного подхода в международных и внутристрановых отношениях, того, который сегодня привыкли именовать мягкой силой, нам нужна некая точка опоры, основываясь на которой мы смогли бы проследить за изменениями элементов мягкой силы в исторически движимом процессе, в противовес изучения мягкой силы, как неподвижного, с точки зрения временного интервала, явления. Данный подход основан на нашем изначальном утверждении о том, что мягкая сила - не выдумка двадцатого века, но явление, встречающееся в истории общества с древних времен.

Для решения подобной задачи необходимо сформировать минимальное базисное определение мягкой силы. Как уже было отмечено во введении, все те определения, которые рассматривают мягкую силу лишь как подход по достижению цели невоенным путем, слишком широки и не предоставляют исследователю реальной возможности изучить феномен и провести хотя бы условные делимитативные границы. Так, если рассматривать мягкую силу лишь как невоенный способ достижения целей, возникают вполне естественные вопросы: является ли идеологическая борьба между двумя антагонистами проявлением мягкой силы по отношению друг к другу? Можно ли рассматривать религиозные мироучения или церковь, как социальный институт, как особые формы мягкой силы? Очевидно, что в рамках вышеупомянутого широкого определения, однозначно ответить на эти вопросы сложно. С одной стороны, религиозное учение - это, в первую очередь, мирный способ убеждения в вопросах веры. Однако, если церковь, как социальный институт, и ее деятельность можно рассматривать в качестве реализации именно мягкой силы (именно церковь, а не веру), куда в таком случае отнести ряд исторических событий, сопутствующих развитию церковного института и известных именно благодаря своей аффективной и жесткой составляющей, таких, как, например, крестовые походы или, более широко, многочисленные примеры религиозной нетерпимости или насильственного навязывания мнения? Очевидно, что мягкими подобные действия назвать сложно.

Поэтому более удобной точкой опоры, от которого можно будет отталкиваться при рассмотрении исторического процесса формирования мягкой силы, является более узкое определение последней, данное Джозефом Найем, по-своему дифференцировавшим мягкую силу от всех других типов воздействия. Согласно Найю, существуют три типа силы: сил принуждения (давление и навязывание собственной воли посредством жесткой силы), сила убеждения (склонение засчет денег) и сила культурного влияния, или культурного побуждения (побуждать человека добровольно желать то, чего ты желаешь сам) (Nye, 2004, p.2). На наш взгляд, именно сила культурного влияния, побуждение человека к добровольному принятию точки зрения актора данного побуждения более близко определяет сущность действия мягкой силы. Второй тип силы, упомянутый Найем, справедливо дифференцирован от двух «крайних» (военного и культурного): его сложно причислить к какому-либо из этих двух. Тем не менее, на наш взгляд, сила убеждения посредством подкупа, хоть и распространена весьма широко в человеческой практике, однако фундаментально она не является чем-то независимым и скорее должна быть рассмотрена в качестве возможного сопутствующего придатка двух «крайних» типов.

Почти за полвека до Найя, британский историк и исследователь международных отношений Эдвард Карр также заметил возрастающую роль силы побуждения по решению вопросов в международной среде. Эдвард Карр считал, что есть три типа силы: военной, экономической и "силы над мнениями"(Carr, 2001, p.102). Весьма примечателен факт, что писал Карр о «силе над мнениями» в 1939 году, когда над Европой и всем цивилизованным миром уже ясно нависла угроза нацистского и фашистского диктата, который, естественно, в своей политике не имел никакой связи с мягкой силой, однако само появление и распространение чумы 20 века стало возможным во многом и благодаря той самой силе над мнениями, о которой говорил Карр.

Практику использования мягкой силы ошибочно приписывать только лишь к последним двум векам. Опыт реализации культурного воздействия, который так размашисто пропагандируется сегодня, уже был пережит до нас. Причем практически во все исторические эпохи. Здесь необходимо сразу же отметить важную составляющую данного гипотезы: мягкая сила, как политика культурного побуждения добровольного действия, всегда шла и идет рука об руку с силой "твердой", военной, т.е. может сопровождать ее, но при этом ясно отличаться от последней.

Пожалуй, одним из первых подобных примеров реализации «мягкой силы» в истории является политика эллинизма, зародившаяся как особый феномен во второй половине 4 века до н.э. и связанная с именем великого полководца Александра Македонского (356 - 323 до н.э.). Блестящие военные победы и завоевания Македонского сопровождались мощным культурным влиянием, которое он осознанно нес с собой и оставил после себя. Если попытаться дать сжатое определение эллинизму, то можно отметить, что это политика или, если быть более точным, политическая культура, продолжительностью в несколько веков, представляющая из себя синергию древнегреческой (западной) культуры и восточного мировоззрения, встретившихся друг с другом благодаря походам Александра Македонского, которые в прямом смысле слова вжили огромное древневосточное культурное наследие в парадигму древнегреческой цивилизаций, родив нечто новое, но сохранив в этом новом доминантное положение древнегреческой культуры (как в количественном, так и в качественном смыслах). Здесь необходимо сразу же отметить, что процесс приобщения двух культур друг к другу происходил именно в указанном неравновесном формате синергии, т.е. в такой форме, где наступательная западная древнегреческая культура вобрала в себя культуру восточную, а не наоборот, Именно подобное неравновесное слияние, в противовес равнозначному синтезу, характеризует политическую культуру эллинизма и позволяет нам идентифицировать ее в качестве проявления того, что мы именуем мягкой силой, элементом которой является указанная неравновесность сливаемых друг с другом культур.

Таким образом, исходя из изначального определения и обозначенной дифференциации, можно заметить, что мягкой силе присуща неравновесность ее элементов и четкая направленность действия, причем первая особенность является результатом применения второй. И хотя, как показывает пример эллинизма, изначальная политико-культурная программа субъекта действия имеет однонаправленный характер, тем не менее, при реализации мягкой силы всегда элементы объекта с необходимостью вбираются субъектом действия и становятся частью новой культуры, возникшей на основе неравных пропорций, где элементы объекта слились с доминантными элементами субъекта, не растворившись полностью в нем, но дав начало нечто новому. В некоторой степени, неравновесность элементов и, как правило, изначально планируемая односторонняя направленность действий по имплементации желаемого дает нам возможность говорить о том, что в концепции мягкой силы, хоть и в латентном состоянии, тем не менее, де факто налично восприятие отношений между субъектом и объектом, как неравных отношений победителя и побежденного. Сразу отметим, что подобное восприятие не только порождает ложные иллюзии у субъекта воздействия о своей исключительности, но и имеет прямой негативный эффект по достижению желаемого результата: восприятие отношений по типу «“А” культурно влияет на “В”» в качестве вертикальных отношений господства-подчинения существенно снижает возможность достижения и сохранения долгосрочного эффекта от подобного влияния. Такой сценарии усложняет достижение результата, при котором объект влияния добровольно будет делить точку зрения основного актора, какой бы изощренной не была политика по распространению собственного влияния субъекта. Можно понять, что данное утверждение касается не только греческой культуры, пришедшей со временем к упадку, но и любой иной, направленной на распространение и подстраивание других культур под собственную конъюнктуру. Вот что пишет по этому поводу знаменитый английский историк и философ Арнольд Тойнби: "Европейцы рассматривали себя как Избранный народ - нет необходимости стыдиться признать это: всякая из прошлых цивилизаций смотрела на себя и свое наследие таким образом; и когда они (европейцы) видели, как иные нации одна за другой отбрасывают собственное культурное наследие в пользу европейского, они без колебаний могли поздравить и себя, и новообращенных" (Тойнби, 2009, стр.105). Приведет ли подобное самовосхваление к неминуемому упадку - покажет время. Об этом будет сказано в третьей главе. Однако, до сих пор история учила нас тому, что каждая цивилизация, считающая себя центром мира, а остальных - неотесанными варварами, которые вообще должны быть благодарны тому, что цивилизационная культура будет распространяться и на них, с неизбежностью становится жертвой собственной самонадеянности и высокомерия.

Возвращаясь к эллинизму, отметим, почему выше мы употребили по отношению к нему словосочетание политической культуры, или политики культурного влияния, делая акцент именно на политической составляющей данного феномена: являясь примером мягкой силы, эллинизм, в первую очередь, стал продуктом распространения и закрепления греческой культуры в синергии с культурой Востока (в собирательном смысле, под которой, в первую очередь, понимается культура Древней Персии). Эта синергия основывалась не только на признании важности гуманных принципов греческой культуры, распространении греческого языка, философии, литературы и поэзии, но и на ретранслировании греческого опыта строительства общественной структуры взаимоотношений, в том числе политических. Ярким примером этому является широко распространившаяся в эпоху эллинизма система классического рабства, возникновение эллинистического типа монархии - политического детища греческого полиса и восточной деспотии. Таким образом, в делимитации границ наиболее корректного определения мягкой силы необходимо учитывать и данный элемент воздействия: мягкая сила - это в том числе ретранслирование политической культуры субъекта действия на среду объекта действия.

На основе выведения сущностных элементов для определения мягкой силы, последняя предстает перед нами в следующей исчерпывающей формулировке: мягкая сила - это политика культурного побуждения добровольного действия и ретранслирования политической культуры на соответствующую среду, в результате которой субъект воздействия, изначально предполагающий одностороннее влияние, вступает в синергетические неравновесные отношения с объектом действия, на основе которых формируется новая культура, включающая в себя элементы обеих культур, но сохраняющая доминирующую роли культуры субъекта воздействия. Данная формулировка сознательно не привязана только к сфере международных отношений. В следующей главе будет показано, какое место находил концепт мягкой силы в том числе сфере внутригосударственных отношений в последующие этапы истории.

Соотношение «мягкой» и «жесткой» сил: от греко-римского мира до Нового времени

Почему история знает такое явление, как мягкая сила? Очевидно, что в самом общем смысле, причина заключается в самой природе человека, его врожденной склонности решать тот или иной вопрос не только силой оружия, но и силой слова, или, как отметил бы древнеримский политический деятель Марк Туллий Цицерон, «силой пера». «Есть два рода деятельности, которые могут возвести человека на высшую ступень достоинства: деятельность полководца или выдающегося оратора. От последнего зависит сохранение благ мирной жизни, от первого - отражение опасностей войны... Для полного процветания государства в условиях мира, так и войны необходим ”союз меча и пера”» (Цицерон, 1962, 30). Мы видим, что в подходе Цицерона также присутствует идея о связи и сопутствии жесткой силы силой мягкой, как обозначалось выше.

Как часть общего греко-римского мира, Древний Рим, как республиканский, так и имперский, был примером подобного сочетания меча и пера, на которое указывает Цицерон. Если позволить себе именовать подобную политику мягкой силой, то можно заметить, что в делах внутригосударственных мягкая сила Рима проявлялась отчетливее всего в культурной интеграции завоеванных народов и племен, их переселении на территорию Рима и последующей ассимиляции вместе с другими неримскими, но исконно проживающими на территории империи этносами. Данная политика не была и не могла быть абсолютно успешной (варвары, нападавшие на Рим, так и остались варварами, уничтожив, в конце концов, Западную империю), однако она позволила Римской империи создать гибкую, по меркам своего времени, систему общественных отношений и просуществовать сотни веков. Дополнительно, в этой связи можно отчетливо заметить, что в вопросе «гражданства» римская традиция также дает нам пример успешного решения насущного вопроса правонаделения: осознавая необратимость расширения империи и увеличения числа проживающих на ее территории людей, римские власти не могли не понимать, что все эти люди так или иначе будут задействованы в социальных процессах государства. Для подавления центробежных тенденций среди «не римлян», наряду с силой меча была использована и сила слова, сила закона и интеграции, которая позволила римлянам существенно расширить понятие «гражданина», создав категорию «латинских граждан» и наделяя существенными правами не только обитателей Лация и Аппенинского полуострова, но и завоеванных территорий и даже тех государств, которые были союзниками Рима.

Справедливости ради стоит отметить, что подобная политика Рима, хоть и была успешной, однако сам процесс интеграции новых масс в римскую систему общественных отношений, их наделение частными правами, можно назвать мягким с большой оговоркой. Ярким примером этому, пожалуй, являются гражданские войны, восстания, сотрясающие Рим десятилетиями. Тем не менее, именно успешность данного исторического проекта позволяет нам рассматривать его именно как проявление мягкой силы культурного воздействия. Мягкая сила зиждется на возможности и мочности формировать предпочтения других людей самому, причем делая это так, чтоб они думали, что делают и предпочитают что-либо по своей воле, т.е. добровольно. Соответственно, когда желания людей получить права граждан и стремления римского руководства интегрировать новые массы в собственную культуру совпали, механизм мягкой силы сработал.

Тем не менее, как показывает пример Рима, и жесткая сила обладает в определенной степени привлекательностью, присущей элементам мягкой силы. Это, в первую очередь, касается веры в военную мощь и непобедимость обладателя жесткой силы, что не может не играть роли в формировании повестки дня и добровольном, сознательном желании подчинения подобной силе (желании, которое, необходимо признать, очень часто может быть основано на чувстве страха и боязни). Сделав исторический скачок в эпоху Средневековья, мы можем заметить, что данный подход нашел свой отклик и в последующие века, о чем недвусмысленно свидетельствуют гениальные произведения флорентийского писателя и политического деятеля Никколо Макиавелли. Итальянский автор смело говорит о том, что любому государству по отношению к своим поданным надо использовать такую политику, при которой последние одновременно и боялись, и любили правителя, причем больше боялись, чем любили. Согласно Макиавелли, для достижения поставленной цели существуют два способа действий: путь закона (как человеческий способ) и путь насилия (как способ животный). Но путь закона очень часто оказывается малоэффектным. Поэтому люди, как описывает их Макиавелли, прибегают иногда ко второму способу. Государи же должны уметь пользоваться обоими способами в равной мере, развивая в себе как человеческую, так и звериную природу. Поэтому государь должен подобиться двум животным - льву и лисе. Следуя их звериной природе, так как лев боится капканов, а лиса - волков, государь должен подражать второй, чтоб избежать и обойти капканы, и льву, чтобы победить врагов (Макиавелли, 2002, 85).

На примере макиавелистского подхода, мы видим, что Средневековье, как исторический этап, характеризующий период развития западной цивилизации, также сочетал в себе элементы как жесткой, так и мягкой силы. Вообще, стоит вкратце отдельно остановиться на взаимоотношениях этих двух типов сил, учитывая, в том числе, средневековый опыт.

Выше мы отмечали, что один тип силы непосредственно соприкасается с другим. Тем не менее, по Найю, "мягкая сила не зависит от жесткой" (Nye, 2004, p.9). Однако, анализ развития международных отношений и внутриполитических решений позволяет нам предположить, что как самостоятельный концепт мягкая сила все же зародилась в рамках жесткой силы и отпочковалась от нее, что дает Найю возможность рассматривать ее подобным образом. Однако нельзя с уверенностью утверждать о полной независимости мягкой силы от жесткой. Может ли государство использовать в своей политике и практиковать мягкую силу не обладая мощным и внушительным военным арсеналом, боеспособной армией, крепкой экономикой? Наверное, нет. Во всяком случае, история не знает примеров, когда слабые государства лишь за счет собственного культурного влияния и убеждения словом и пером могли быть привлекательным примером, за которым последовали бы другие. Поэтому вышеупомянутое утверждение Найя должно быть пересмотрено. Автор приводит пример Ватикана, который казалось бы не обладает жесткой силой. Однако рассмотрение данного города-государства в отрыве от исторического контекста и логики его формирования является неверным путем. Ватикан, в первую очередь, как образ собирательный, образ западного католического христианства, основывается на мощном институте папской власти, которая, в свою очередь, имеет мощнейший инструмент убеждения и принуждения - веру. Вся история католической церкви с центром в Италии доказывает, что даже обладание верой не противоречило одновременному использованию сложнейшего механизма воздействия военными средствами, зиждившимися в том числе, но не исключительно, на вере. Речь, конечно же, идет о крестовых походах, ордене иезуитов и целом институте инквизиции, который насильственным способом распространял пламя католичества по всему миру. Поэтому не стоит забывать, что корни Ватикана сегодняшнего уходят в вековую традицию обладания мощным институтом принуждения и военного решения вопросов. С другой стороны, было бы еще большей ошибкой утверждать, что жесткая сила дает возможность решить любой вопрос. Жесткая сила породила мягкую силу, но полное отвержение своей отпочковавшейся дочери не имеет для нее никакого разумного смысла. Удерживать власть на насилии, терроре, репрессиях, угнетении возможно, но насколько дальновидна и крепка подобная политика? И сегодня очень многие политики и люди, играющие не последнюю роль в мире политическом, ошибочно считают, что военные активы являются единственным решающим инструментом в достижении целей, недооценивая роль мягкой силы. Подобную близорукость Най именует ничем иным, как "одномерным видением трехмерного мира" (Nye, 2004, p.5).

В подобном видении не последнюю роль играет ошибочное восприятие соотношения власти и религии. Вопросы, которыми мы задались в самом начале работы, а также пример политики Ватикана являются этому характерными примерами. Если рассмотреть религию с точки зрения концепта мягкой силы, то можно сказать, что сердцевина любой религии - вера, - дает возможность добровольного подчинения. В этом отношении, религия обладает громадным внутренним зарядом, который, в сопоставлении с жесткой силой (если рассматривать религию в качестве силы мягкого типа), может оказаться намного более сильным орудием для достижения цели. «Чужая агрессивная религия со всей очевидностью куда более серьезная и непосредственная угроза для общества, нежели агрессивная зарубежная технология … Глубинная причина заключается в том, что если технология оперирует прежде всего поверхностными факторами жизни, то религия проникает прямо в сердце; и хотя технология тоже в конечном итоге может иметь серьезный разрушительный эффект на духовную жизнь общества, в котором она укоренилась, этот эффект проявляется не слишком быстро» (Тойнби, 2009, стр.290-291). Иными словами, религиозное влияние создает более долгосрочный эффект воздействия. Рассматривая религию в контексте мягкой силы, это означает, что мягкая сила может быть куда более эффективной, чем сила жесткая.

Мягкая сила - это не только возможности и побуждения к добровольному действию, но и сами институты, стандарты и правила, которые привлекают внимание и являются желанными для имплементации другими акторами. Подобные стандарты, институты и структуры формируют целостную систему мягкой силы, которая зиждется, в основном, на трех базовых ресурсах: на культуре страны и тех ее аспектах, которые привлекательны для других; на политических ценностях данной страны, которые принимаются и другими странами; на внешнеполитической модели поведения страны, которая принимается в качестве легитимной и имеет моральный авторитет (Nye, 2004, p.10). Делая очередной шаг в исторической перспективе по направлению к нашему времени, можно заметить, что подобными ресурсами в Новое время обладала Великобритания. Государство, где «никогда не заходит Солнце», создало одну из самых успешных и привлекательных имперских моделей в истории, на которую долгое время равнялись многие державы. Британский и, особенно, в пик своего могущества, викторианский стиль правления, политическое устройство Британии, могучая армия, непобедимый флот и расширяющаяся экспансионистская политика в течение веков делали это государство ведущим локомотивом западного мира, который выказывал претензию также и на мир восточный. Однако, и данной просвещенной модели рано или поздно суждено было угаснуть. Утверждение о необратимости угасания британского могущества основано на ее схожести с империями подобного типа, в том числе, конечно же, с Римом. Основной ошибкой, которую допустила Великобритания, подобно ошибкам предыдущих великих держав, стала самоуверенность в собственное безграничное могущество. Подобно Риму, Великобритания поверила в то, что она - вершитель конца истории. Эта иллюзия была на практике доказана через политику преимущественно насильственного насаждения собственной «идеальной» модели, в противовес мягкой имплементации. "Англичанин викторианской эпохи снисходительно, хотя и с любопытством и оттенком жалости, но без всякого опасения или дурного предчувствия взирал на жизненный спектакль менее счастливых обитателей других мест и времен, боровшихся и погибавших в половодье истории, - почти так же, как па каком-либо средневековом итальянском полотне спасенные дущи самодовольно глядят с высоты Райских кущ на мучения обреченных, попавших в Ад. Карл Великий - такова судьба - остался в истории, а сэр Роберт Уолпол хотя и под угрозой поражения, но умудрился выкарабкаться из бушующей пены прибоя, в то время как мы, все остальные, уютно устроились выше линии прилива в выигрышной позиции, где ничто не могло потревожить нас. Возможно, кое-кто из наших более отсталых современников и брел по пояс в потоке отступающего прилива, но что нам до них?" (Тойнби, 2009, 14). Бесспорно, Великобритания являлась великой державой, локомотивом экономического и политического развития своего времени, однако, во-первых, данное господство зиждилось на принудительном расширении и военной экспансии, а, во-вторых, оно усыпляло бдительность самой Великобритании, действуя на нее подобно чарующим звукам мифических сирен, столь сладким на слух, но губительным для любого мореплавателя.

Великобритания, подобно Риму, проводила как жесткую, так и мягкую политику. Однако, в конечном итоге она предпочла силу военного давления, что достигло своего апогея в англо-бурской войне 1899-1902 годов. Закрепление приоритета за военным способом достижения целей стало для самой Великобритании, так же, как и для всех остальных держав, выбравших подобный путь воздействия, миной замедленного действия. Впоследствии Великобритания сохранила свое ведущее положение в мире, в том числе в экономической и политической среде, однако претендовать на единоличное господство и лидерство уже не смогла.

Чем же мягкая сила могла помочь Великобритании, по крайней мере, отсрочить неизбежный закат? Если мы утверждаем, что в долгосрочной перспективе оказания воздействия на объект мягкая сила более эффективна (на примере той же религии), в чем же заключается подобная эффективность с точки зрения самого актора воздействия? На наш взгляд, ответ кроется в следующем: в нормально функционирующих обществах государство является единственным институтом, обладающим монополией на применение насилия. То есть жесткой силы. Является ли ситуация аналогичной и в случае с мягкой силой? Нет. И это делает мягкую силу более мощным инструментом. Государству не обязательно самому реализовывать культурную политику по насаждению собственной модели. Достаточно заразить людей идеей о правильности такой модели, создать условия для добровольного внедрения модели и ее поддержания. Работу государства в этом аспекте могут выполнять институты, организации и структуры, находящиеся на разных общественных уровнях и не имеющие прямой связи с властью. Добровольное следование указанной линии - то реализуемое качество мягкой силы, которое делает ее эффективной и помогает создать прочный фундамент веры в правильность собственных убеждений, считая их результатом независимого выбора, и верности данным убеждениям, которая более стабильна, в том числе и во временном отношении, по сравнению с политикой военного принуждения верности.

Однако мягкая сила, так же, как и жесткая, имеет свои границы воздействия. Чем очерчены они? Сама мощь жесткой силы, такой, как, например, оружие массового уничтожения, в первую очередь, ядерное оружие и его разрушительные способности, ограничивает эту силу. Жесткая сила ограничивает саму себя из-за степени собственной жесткости. Имеет ли границы мягкая сила? Возможно. История предыдущих эпох доказывает, что рассеивание и влияние мягкой силы, как правило, ограничивалось географическими границами области, подконтрольной актору, и прилежащими к ней территориями, при этом не имев возможность сделать ареал действия более широким или опоясать весь мир целиком. Эллинизм не продвинулся за границы бывшей империи Александра Македонского, культура Рима создавала сильное воздействие на союзников империи в близких ей по духу странах (при этом, имеющих уже отпечаток опыта воздействия греко-римской культуры эллинизма), а Великобритания хоть и обладала колониями в пяти континентах, однако сохраняла их преимущественно военным способом, что и привело эту державу к неминуемому упадку.

«Мягкая сила» в контексте современных глобализационных процессов. Институционализация «мягкой силы»

Мы уже упоминали о том, что история имеет качество повторяться и то, что помимо оболочки и формы имплементации, современность в количественном отношении дала нам мало нового с точки зрения развития подхода мягкой силы. Двадцатый век родил термин мягкой силы, но не стал отцом самого явления. Век атомного оружия и двух мировых войн не может претендовать на рождение и монополию подхода мягкой силы. Тем не менее, этот век все же можно выделить особо от всех предшествующих эпох, и то, что он стоит особняком, во многом является заслугой именно изменения формы применения мягкой силы.

История подобна колесу, которое способно на вращение, однако для наличия такого действия, для колеса необходимо создать соответствующие внешние условия, в сочетании с которыми оно способно вращаться. Если мягкая сила - это колесо, приведенное в действие эпохой эллинизма, то век двадцатый и те изменения, которые в нем произошли - это среда, заставившая крутиться колесо со скоростью, невиданной ранее. Две опустошающие мировые войны доказали не только тупиковость решения вопросов военным способом в эпоху расщепления атома, но и возросшую роль невоенных способов перекройки мира за счет применения экономических, идеологических и культурно-ценностных инструментов влияния. В результате, понимание актуальности невоенных механизмов воздействия и их огромного потенциала стало ключом успеха для тех, кто смог совершить ревизию над ошибками прошлых поколений о приоритете жесткой силы над мягкой и вывести для себя соответствующие уроки. Соединенные Штаты Америки стали первым государством, вобравшим в себя не только свой собственный опыт двух веков, но, что более важно, опыт других стран. С отказом от политики изоляционизма и началом активного участия в международных отношениях, к середине прошлого века США смогли поглотить и переварить тысячелетний опыт культурного влияния Европы и нащупать тот самый путь к доминантному успеху, который был отвергнут Старым Светом и в частности Великобританией в процессе погони за мировым господством преимущественно военными методами.

В своей политике идеологического противоборства коммунизму и Советскому Союзу, Соединенным Штатам удалось универсализировать сам Западный мир, удерживая его в орбите лояльности посредством слепка единого культурно-ценностного пространства, в котором участники добровольно не покидали его. Монолитность подобного образования не вызывала сомнений вплоть до конца Холодной войны, пока существовала внешняя «угроза». Как только Советский Союз распался, практическая необходимость находиться в радиусе влияния единой универсализированной системы с точки зрения внешней угрозы отпала, однако сама система, при том же гениальном подходе Соединенных Штатов смогла трансформироваться: США удалось то, что не удавалось до этого никому, а именно, сохранить собственное доминантное положение на Западе посредством внушения самой Европе идеи о необходимости единого подхода практически ко всем вопросам мира политического и околополитического. Создав условия для долгосрочного культурного, экономического и, в том числе, военного влияния на материке, США смогли универсализовать Старый Свет и универсализироваться вместе с ним в нечто новое, что мы привыкли называть общим термином «Запад». Иными словами, Америка смогла не просто создать некий паритет между собственным военным и невоенным влиянием, но и институционализировать последнее, создать целостную систему культурно-массового воздействия, которая разрушила антагонистическую систему советского образца, как принято говорить, без единого выстрела, после чего, осознав собственную мощь, начала распространяться по остальному миру.

Подобная живучесть американской модели мягкой силы основана на ряде особенностей. Эти особенности проявлялись как в эпоху Холодной войны, так и сейчас, успешно пережив последнюю. В первую очередь, для наделения мягкой силы особенностью универсального воздействия, необходимо создать подобный ей внешний противовес со стороны другого актора, который представлял бы угрозу не только для тех, кто придерживается подобного универсализма американского толка, но и для тех, кто находится в срединном состоянии между двумя системами. Такой угрозой в глазах проповедников универсализма стал коммунизм. "Как только что-либо идет вкривь и вкось при не поддающихся контролю обстоятельствах, мы тут же обвиняем противника в том, что это именно он засорил плевелами наше поле, и этим автоматически оправдываем свои ошибки и неумение вести собственное хозяйство. Конечно, это старая история. Столетия назад, когда о коммунизме еще никто и не слыхивал, наши предки находили козла отпущения в исламе. В XVI веке ислам вызывал в сердцах западноевропейцев такую же истерию, какую коммунизм вызывает в XX веке, и в основном по тем же причинам. Как и коммунизм, ислам - движение антизападное, хотя в то же время это как бы еретическая версия западной веры; так же как и коммунизм, он оттачивал клинок Духа, против которого бессильно материальное оружие" (Тойнби, 2009, 29). Тойнби, несомненно, прав. Однако он упускает из виду ту особенность, что западный универсализм был не просто материальным оружием: материальный клинок был выточен более изощренным инструментом нематериального воздействия идей об универсальности принципов свободы, частной собственности и демократии, умело присвоенных Соединенными Штатами себе, пропущенных через жернова собственного трактования и пущенных в конвейерное производство по остальному миру. Такой механизм стал смертельным для коммунизма. Осознание как созидательной, так и разрушительной мощи мягкой силы, ее широкое применение, позволили Америке стать единоличным победителем в Холодной войне и охватить практически весь земной шар щепцами универсализма. Однако сохранение системы однополярного мира во главе с США длилось недолго. "Если это чувство восторга и охватило бы ненадолго европейские умы, то быстро рассеялось бы под влиянием сомнений. Распространение западной культуры из Европы по всему миру, может быть. и великое дело в количественном отношении, но как насчет качества? Если бы в этот момент Европа была вычеркнута из Книги Жизни, смогла бы Западная цивилизация поддержать европейские стандарты в условиях чуждого окружения, куда она пересажена? Если бы Европа исчезла, смогла бы вообще Западная цивилизация сохраниться? Или, если Европа остается в живых, но лишается своей позиции превосходства - что со всей очевидностью и настигает ее, - сможет ли Западная цивилизация, хоть и спасенная от разрушения, избежать упадка и вырождения?" (Тойнби, 2009, стр.104) Вопросы, которыми задавался Арнольд Тойнби более полувека назад, кажется, актуальны и сегодня, с той лишь оговоркой, что европейские стандарты в веке двадцать первом мало отличимы от стандартов американских, в первую очередь, так как срослись друг с другом, создали универсальную для обеих систем ценностную установку. Тем не менее, эта система обладает врожденным дефектом, который, как кажется сегодня, не в состоянии излечить даже родители данной системы. Недостаток институционализированного подхода американской мягкой силы заключается в ее стремлении к тотальному уравниванию всех объектов воздействия единым гребнем выгодных ей стандартов. Америка, сросшись с Европой (по крайней мере, с ее западной частью), отказывается более срастаться с другими культурами и цивилизациями, предпочитая равнять всех под себя прокрустовым ложем либерального универсализма.

Здесь нам хотелось бы опять обратиться к Тойнби, чье глубокое понимание международных отношений предвосхитило изменения, произошедшие в сфере последних. "То обстоятельство, что противник угрожает нам скорее тем, что обнажает наши недостатки, нежели тем, что силой подавляет наши достоинства, доказывает, что Вызов, который он нам бросает, исходит не столько от пего, сколько от нас самих, Это, собственно, происходит благодаря недавнему колоссальному подъему Запада в области технологии - фантастическому прогрессу в области "ноу-хау", - а это именно то, что давало нашим отцам обманчивую возможность убедить себя в том, что для них история вполне благополучно завершилась" (Тойнби, 2009, стр.30-31). Апогеем такого подхода к рассмотрению истории и собственной роли в ней является знаменитая работа американского политолога Фрэнсиса Фукуямы, провозгласившего конец истории. Однако его подход, так же как и вера сторонников западного либерального универсализма в вечное господство последнего, уже нашли практические опровержения. «Каким бы высоким ни был уровень материальной жизни, это не освободит душу человека от требования социальной справедливости; а неравное распределение товаров и средств в этом мире между привилегированным меньшинством и неимущим большинством превратилось из неизбежного зла в невыносимую несправедливость именно в результате последних технических достижений Запада» (Тойнби, 2009, 33-34). Технические инновации последних десятилетий стали не просто инструментом к достижению новых высот, но и средством эксплуатации, используемым для закрепления существующего доминантного положения Запада. Последний пытается сохранить монополию на благосостояние и привязать ее к собственной универсальной культурно-ценностной системе, ставя, таким образом, остальной мир перед четкой дилеммой: либо принять данную систему, внедрить ее и пользоваться ее благами, в том числе материальными, либо отвергнуть и стать соперником. В этом смысле, «демократический» западный универсальный либерализм отнюдь не толерантен. Для стран же, изначально не входивших в данную систему по географическим или иным причинам, «возникает судьбоносный вопрос: может ли кто-нибудь заимствовать чужую цивилизацию частично, не рискуя быть постепенно втянутым в принятие ее целиком и полностью?» Ответ на данный вопрос опять же дал Арноль Тойнби, к которому мы обратимся. Рассматривая отношения между Западом и исламским миром в глобальном контексте, Тойнби пишет: «Эти концентрические атаки современного Запада на Исламский мир ознаменовали и нынешнее столкновение между двумя цивилизациями. Очевидно, что это часть более крупного и честолюбивого замысла, где Западная цивилизация имеет своей целью не больше и не меньше, как включение всего человечества в единое общество и контроль над всем, что есть на земле, в воздухе и на воде и к чему можно приложить для пользы дела современную западную технологию. То, что Запад совершает сейчас с исламом, он одновременно делает и со всеми существующими ныне цивилизациям - Православно- христианским миром, Индуистским и Дальневосточным, - включая и уцелевшие примитивные общества, которые находятся в безвыходном положении даже в собственной цитадели - в Тропической Африке. Таким образом, современное столкновение ислама и Запада не только глубже и интенсивнее, нежели любое из прежних, оно также представляет собой весьма характерный эпизод в стремлении Запада вестернизировать весь мир; предприятии, которое будет, вероятно, считаться самым важным и почти наверняка самым интересным в истории поколения, пережившего две мировые войны, Итак, ислам вновь стоит лицом к лицу с Западом, прижатый к стене и на этот раз в более неблагоприятных для него обстоятельствах, нежели в самые критические моменты Крестовых походов, ибо современный Запад значительно превосходит его не только силой оружия, но и в экономике, на которой базируется в конечном итоге военная паука, но более всего - в духовной культуре - единственной внутренней силе, создающей и поддерживающей внешние проявления того, что мы называем цивилизацией" (Тойнби, 2009, 160-161; 177-178).

Как верно подмечает Тойнби, этот же вопрос поглощения мягкой силой Запада стоит не только перед Исламом, но и перед другими цивилизациями. Этим, пожалуй, и характерен век двадцать первый, как век глобализации: любое действие, произведенное в сфере международных отношений, по крайней мере между двумя цивилизациями, с необходимостью будет иметь какой-либо эффект на всю систему международных отношений в целом. Тот мир и те цивилизации, которые можно назвать «неЗападом» прекрасно осознают это, как и то, что им пытаются навязать. «Как бы ни различались между собой пароды мира по цвету кожи, языку, религии и степени цивилизованности, на вопрос западного исследователя об их отношении к Западу все - русские и мусульмане, индусы и китайцы, японцы и все остальные - ответят одинаково. Запад, скажут они, - это архиагрессор современной эпохи, и у каждого найдется свой пример западной агрессии» (Тойнби, 2009, стр.252).

На протяжении всей Холодной войны и в период, последовавший за ней, Соединенные Штаты действительно смогли внушить всему миру незыблемость и правомочность собственных универсальных постулатов. Удалось им это благодаря усвоению главного урока мягкой силы: страна может достичь желаемого результата в международных отношениях не только силой военного принуждения, но потому что другие страны, восхищаясь уровнем ее развития и процветания, хотят брать с нее пример, подражать ей, идти за ней. Как справедливо отмечает тот же Най, мягкую силу создают не только высокая культура (поэзия, литература, государственная система образования), но и массовая (возможно даже в большей мере), которая нацелена на массовое развлечение. Когда высокая и массовая культура сочетаются, когда ограниченность и узконаправленность системы ценностей меняется на широкое распространение, происходит создание "универсальной культуры" (Nye, 2004, p.11). Сегодня подобной культурой обладает лишь США. До этого, универсальная культура восседала на пьедестале мировой истории лишь в эпоху греко-римского и британского владычеств. Однако, если универсальность культуры в эпоху Рима и викторианскую эпоху ограничивалась владениями империи (племена и народы за ее пределами не очень-то и перенимали ее, оставаясь приверженцами собственных языческих культур, подобно многочисленным племенам варваров), то культура западного либерализма уникальна тем, что рассеяна по всему миру. На наш взгляд, ключевым гарантом подобного успеха пролиферации культурного влияния явился элемент доступности культуры Соединенных Штатов: в этом смысле, если рассматривать универсализм культуры США как системы, основанной на двух типах (высокая и массовая), то, скорее, культура США более тяготит к массовости, ее элемент занимает большее место, чем высокая культура. Часто мягкая сила, появляющаяся в неформальном виде через распространение массовой культуры, может иметь более эффективное воздействие на умы людей, чем официальная линия внешнеполитических ведомств. Намного легче убедить людей следовать демократии, чем навязать ее и принудительно заставить следовать ей (Nye, 2004, p.17). При этом вполне естественно, что ведя и завлекая другие страны своим примером в ареал собственного действия, никто в самой Америке не обещал, что реальная жизнь в этих странах будет идентична американской общественной модели.

Заключение

В заключении работы нам бы хотелось обратить внимание еще на один интересный вопрос, связанный с природой мягкой силы. Джозеф Най считает, что мягкая сила является продуктом демократического общества. На наш взгляд, нельзя с полной уверенностью согласиться с данным утверждением. И дело не только в том, что она существовала и применялась и в недемократических обществах.

То, что в демократических политических режимах за счет ее самой природы и специфики, прибегают больше к мирному убеждению, чем к насильственному, не дает нам право утверждать, что сама мягкая сила зародилась в демократии и, тем более, что те режимы, которые именуются авторитарными или даже тоталитарными, полностью отчуждены от политики мягкой силы. Более того, как доказывает история, ошибочно к политическим концептам, подобно мягкой силе, прикреплять клише "хороших", либо "плохих" феноменов. Их необходимо рассматривать только с позиции голой прагматики и эффективности. Зачастую сама мягкая сила являлась средством транзита от демократии к авторитаризму и тоталитаризму. "Мягкая сила - есть привлекательная сила", а "ресурсы мягкой силы - это те активы, которые производят, генерируют данную привлекательность", - утверждает Най (Nye, 2004, p.6). Однако нередко именно данная привлекательность становилась причиной зарождения самых жестоких и уродливых проявлений человеческой агрессии, подобно нацизму, пришедшему к власти под овации демократических выборов.

Мягкая сила - это оружие массового воздействия, которое не уступает современным военным средствам жесткой силы. Ее воздействие настолько внушительно, что, если жесткая сила способна уничтожить объект, то мягкая сила принуждает его к добровольному переходу на сторону субъекта, разделяя ценности, убеждения последнего. Как и в случае с любым оружием, пользование мягкой силой предполагает ответственность и наличие сознательного подхода по ее применению. Цель не должна оправдывать средства. Желание достичь унифицированной системы культурных ценностей и взглядов не должно вести к аннигиляции культурно-ценностной системы объекта воздействия. Гуманное предназначение и главная задача мягкой силы истекает из ее природы, выраженной в данном нами определении: применение мягкой силы - это, прежде всего, синергия, рождающая новую культуру. Такая культура должна не только представлять миру нечто новое, но и обогащать собственные основы, на которых она зиждется. Дерево не может существовать без своих корней. Чем глубже и прочнее они, тем здоровее будет ствол и крона. Подобно дереву, и новая культура, основанная на корнях предшествовавшей ей культур, не должна отрекаться и отбрасывать их. За подобным действием неизбежно следует и угасание этой новой культуры. В свое время успешным примером рождения новой культуры стал эллинизм, сохранивший как греко-римскую культуру, так и восточную культуру. Сам он с течением времени также угас, однако успел перед этим оставить громадное историко-культурное наследие, сохранившее память о самом эллинизме на века.

Подобная созидательная направленность заранее предвосхищает успех в деле реализации мягкой силы. Отказ от стремления тотального контроля или, что еще хуже, поглощения культуры объекта действия, его замена стремлением, направленным на выработку взаимоприемлемого результата есть единственно возможный сценарий, при котором возможно будет избежать ошибок прошлого. В такой парадигме мягкая сила не только заработает, но приобретет также гуманно-творческий элемент, способный дать нам шанс на сохранение и приумножение богатств наследия предыдущих эпох.

Список литературы

1. Большая советская энциклопедия в 30 т. , гл. ред. А. М. Прохоров, М.: Советская энциклопедия, 1969 - 1978
2. Макиавелли Никколо. «Государь» Изд-во «Астрель», М., 2002
3. Тойнби Арнольд. «Цивилизация перед судом истории. Мир и запад», Изд-во «АСТ», М., 2009.
4. Цицерон Марк Туллий. «Речи». В 2-х т. т. I-II. Изд-во академии наук СССР, М., 1962
5. Carr Edward Hallet. «The Twenty Years’ Crisis 1919-1939», Palgrave, New York, 2001
6. Nye Jr. Joseph S. «Soft Power. The Means to Success in World Politics». First ed. New York: Public Affairs, 2004

______________________

Дословно: «Мягкая сила - средства к успеху в международной политике». Пер.: А.Г.

Формальной датой угасания эллинистической культуры считается установление римского господства на территориях, где доминировал эллинизм, и падение последнего эллинистического государства - птолемеевского Египта в 30 г. до н.э. (см.: «Эллинизм» в Большая советская энциклопедия в 30 т. , гл. ред. А. М. Прохоров, М.: Советская энциклопедия, 1969 - 1978) Тем не менее, такая привязка гигантского пласта, целого исторического феномена к конкретной единичной дате кажется неверной. Даже при отсутствии государства, которое формально поддерживало подобную политическую культуру, сама природа последней, как и любой культуры, предопределяет ее «текучесть» во временном отношении. Иными словами, даже после падения птолемеевского Египта и распространения римского стоицизма в качестве новой доминирующей культуры, эллинизм не мог быть уничтожен в одночасье, но, что кажется более естественными и вероятным, угасал постепенно.

Данную дифференциацию по сути можно считать формальной, потому что по своему типу общественного устройства, этике и внешней политике Рим, независимо от его формального политического устройства, всегда имел имперский дух и имперский характер, проявляющихся на всех трех обозначенных уровнях.

Верность данного утверждения можно проиллюстрировать самым ярким историческим примером последних тридцати лет, а именно, распадом Советского Союза без единого выстрела.

Фукуяма Фрэнсис «Конец истории и последний человек», Изд-во АСТ. М., 2009

Акоп Габриелян